Лермонтов и христианство

Набокову[65]. Увлечения «эстетикой» циничного обмана, модернистской игрой между явью и болезненными фантазиями героя, выстраивали «набоковскую реальность», в которой, к примеру, казнь видится равноценным освобождением героя от обморочного «сна». Новые формы и стиль жизни «элитного» общества вполне адекватно отражают надолго ставшие современными реплики голливудских приживалок: «спишь, где попало…». Хотя к «звёздам» Голливуда это, пожалуй, относится в меньшей степени. Почивая отнюдь не где попало и вовсе не с кем попало, все они «засыпали» под «колыбельную» набирающей силу идеологии потребления. Равносильная духовному мору эта идеология аккуратно укладывала «спящих» в быстро стирающееся ложе коммерческой, а значит, бездуховной культуры.

Уже через поколение безоглядное «спаньё» выглядело как шалость взбалмошных детей. Поскольку последние, хоть и ощущали себя «цветами жизни», растущими «везде», но время от времени они всё же возвращались в свои родные пенаты и «палисадники». Очень скоро «полем» для развлечений стал весь цивилизованный мир, психологически и виртуально сжимающийся до пределов донельзя перемятой голливудской ночлежки. Теперь под барабанный «там-там» СМИ, несчётных «Набоковых» (конечно же, лишённых его таланта) и литературных брокеров «дивные миры» Хаксли смотрятся едва ли не респектабельным собранием добропорядочных джентльменов, духовно выхолощенных профессоров и их холодно-любознательных учеников. Именно этот мир – мир TV, кредитных карточек, инфляции и Интернета, населённый людьми «без веры, без надежд» – и впрямь стал «игралищем детей», живущих в виртуальном пространстве и тупеющих от него же. Тут Лермонтов как в воду глядел! Взрослея, но не меняясь в своих «первичных» качествах, в полный голос заявляет о себе поколение «вечно молодых» Недорослей, которых не без оснований нарекли Поколением Ноль. Обречённое на прожигание жизни в Сети, оно, ставя на кон в компьютерных программах своё настоящее, – безжалостно проигрывает человеческое будущее, которое видится всё более туманным, в то время как виртуальная реальность становится более привлекательной, нежели сама жизнь…

От «набоковской реальности» и её нынешнего суррогата вернёмся к Лермонтову.

Хоть и заглядывая далеко вперёд, в частности, в своей знаменитой «Думе», поэт, конечно, не мог провидеть именно такие процессы деформации эволюционной жизни. Возможности изменения мира в деталях и формах Лермонтов не знал и знать не мог, но направление, в котором шло к добру и злу постыдно равнодушное общество, к тому же «без веры, без надежд», он видел ясно и отчётливо. Поэт не создал философских построений и схем, да и не стремился к этому. Он «просто» ведал, во что обернётся «бесплодная наука», в своих задачах изломанная «иссушенным умом» и выхолощенной душой. Низвергнув «мечты поэзии» голым расчётом, потреблением и жаждой наживы, поколения «без веры…» неизбежно шли к духовной пустоте, следствием которой и стала «техногенная цивилизация», в наши уже дни обернувшаяся для человечества социальной и политической бездной. Духовно существуя «вне времени», но пребывая в конкретной эпохе, Лермонтов, озабоченный истинно злобой времени, глядел далеко поверх голов своих современников. Обращаясь к будущим поколениям, поэт расширил проблему до начал и пределов сложившейся «белой» цивилизации. Именно в этом суть пронзительного и грандиозного по охвату бытия его творчества. Художественные по жанру, психологические по проникновению и философские по характеру, произведения Лермонтова раскрывают нам его предощущения и предвидения.

«Инновационное отношение» к реальному миру и в самом деле не могло не нарушить его естественное развитие. Обездушенный, человек взял под контроль саму эволюцию природы, частью которой является. Если отбросить терминологию, модные словеса и стереть «пыль комфорта» вещной цивилизации, включая её «наработки» за последние полторы сотни лет, то станет ясно, что предмет духовной озабоченности Лермонтова, как и язык его творчества, удивительно современны и актуальны. Ибо выражают существо (пока ещё худо- бедно являющего себя) внутреннего мира человека, отражают тот первочеловеческий план, духовный и исторический код которого не меняется и через тысячи лет.

И если подчас поэтическая форма и глубина мышления Лермонтова трудны для понимания, то это проблема не поэта. А тех стёршихся личностей, кто за словами не видит мысли, за образом не различает архетипы и их исторические проекции, кто за героями не видит автора, а самого автора проецирует не на тех героев. Наверное, поэтому мир Лермонтова всё ещё сложен для понимания. Если бы это было не так, то «клад Лермонтова», по словам Блока, не оставался бы потаённым до его и, что ещё более очевидно, – до нашего времени.

Белинский в своё время обозначил вехи, по которым могла или должна была пойти наука о Лермонтове, но это, увы, мало кому оказалось по силам…

В чём же главная сила Лермонтова?

Говоря коротко, мощь Лермонтова явлена в Слове, которое является информационным носителем всех цивилизационных пластов народного бытия, обогащённого смежными или родственными культурами. «Слово несёт в себе ни много ни мало, а именно программу бытия каждого народа в Вечности, код его исторического предназначения на земле», – считает писатель Николай Переяслов, имея в виду место народа в культуре и истории.

Художественное Слово, рождаясь в сердце мастера, находит себя в формах, присущих каждому данному времени. Особенность его состоит в том, что, становясь частью народной жизни, Слово присутствует в душах людей, как приявших, так и отторгнувших его. Число тех и других может быть малым, а может составлять миллионы. Но во всех случаях «читательская численность» – положительная или отрицательная – зависит не только