даже, напротив, тем самым затемнялась главная цель, а не разъяснялась, именно потому, что читатель, сбитый на проселок, терял большую дорогу, путался вниманием» (16, 175).
Основное же достоинство избранного построения «Идиота» состоит, на мой взгляд, в том, что образ главного героя – глубокого христианина, чьей наиболее привлекательной чертой является невинность, предстает перед читателем в окружении детей и «miserable всех сословий». Эта авторская установка, зафиксированная в черновиках 8 апреля, в сочетании с записями двух последующих дней о чрезвычайной важности «историй» и о том, что Мышкин будет «перевоспитывать» Настасью Филипповну, «воскрешать душу» ее, делает менее неожиданным, хотя и не менее дерзновенным, принятое 10 апреля решение о максимальном углублении христоподобия главного героя. В этот день Достоевский впервые вносит в рабочую тетрадь осенившую его мысль: «КНЯЗЬ
ХРИСТОС» (9; 246, 249). Христоподобие становится ядром личности «Идиота»; в связи с этим уместно будет теперь сказать несколько слов о заглавии романа. Оно далеко не однозначно и с переходом писателя к работе над второй редакцией произведения обретало постепенно все большую глубину.
Основными для понятия «идиот» (от древнегреческого ??????? – букв, отдельноое, частное лицо) являются такие значения, как «несмысленный от рожденья», «малоумный», «юродивый»[82]. Кроме того, А. С. Долинин указывает в статье «Достоевский среди петрашевцев», что еще во второй половине 1840-х годов в поле внимания писателя был «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кирилловым». Как там специально поясняется, современное употребление слова подразумевает человека «кроткого, не подверженного припадкам бешенства, которого у нас называют дурачком, или дурнем». Все эти значения слова своеобразно и многократно оттеняются в романе, раскрывая необычность облика Мышкина[83]. Например, в конце первой главы «Идиота» читаем: «Ну коли так, – воскликнул Рогожин, – совсем ты, князь, выходишь юродивый, и таких, как ты, Бог любит!» А в следующей главе сказано, что «князь просто дурачок и амбиции не имеет», по мнению лакея Епанчиных (8; 14, 18). Очень часто используя в романе прием «повтора» для выделения особенно важных мыслей, идей или черт своих героев, Достоевский считает необходимым через несколько строк вновь написать, укрепляя в читателе определенное впечатление о Мышкине, что «хотя князь был и дурачок, – лакей уж это решил, – <…> князь ему почему-то нравился, в своем роде конечно» (8, 19). Вскоре сам Лев Николаевич признается генералу Епанчину, что четыре года назад выехал из России «почти не в своем уме», и в роман вводятся сведения о состоянии героя в прошлом, – состоянии, совпадающем с традиционными представлениями об идиотизме. Сообщается, что Мышкин «правильно не учился», хотя и очень много читал; упоминаются впервые его частые припадки, которые «сделали из него совсем почти идиота» (8; 22, 24–25). Но одновременно с этим ярко обнаруживаются зоркая наблюдательность, тонкая интуиция и
Роман насыщен предчувствиями, предвидениями и прозрениями князя. Они в сочетании с его христоподобием и «священной болезнью» указывают на связь заглавия романа с литературной традицией, восходящей к средневековью, когда идиотом нередко называли человека не слишком образованного или вообще далекого от «книжной премудрости», но наделенного идеальными чертами и глубокой духовностью. Идиот был типическим героем тогдашней литературы, которому, как и Мышкину, открывались пути приобщения к высшим тайнам бытия[85]. Подводя в конце сентября 1868 года итоги размышлениям о ведущих чертах своих действующих лиц, Достоевский, удовлетворенный выбранным для романа заглавием и вполне осознавая всю его многозначность, подчеркивает в записной тетради: «В Князе –
8. «Утаил от премудрых и разумных и открыл младенцам» (Несколько замечаний о роли Лебедева в раскрытии новозаветного подтекста романа и его центральной идеи)
«Апокалипсис. Молитвы и гнусный», – так Достоевский обобщил для себя в черновиках суть характеристики Лебедева (9, 248). В тот же день, 10 апреля 1868 года, в рабочей тетради появилась и евангельская цитата, послужившая заголовком данного раздела, а также заметки: «Лебедев – гениальная фигура. <…> (Недозрелый философ. Пьянство.)» (9, 252–253). Приведенные строки соседствуют в подготовительных материалах с записями: «Князь Христос». Как будет видно из дальнейшего, это – вовсе не случайность.
В «гениальной фигуре» Лебедева есть доля автобиографизма. Достоевский тоже был своего рода толкователем Апокалипсиса. Писатель не раз сближал его образы с современностью, и они нередко становились частью внутреннего мира его героев. Свидетельство тому – многие страницы его произведений, а также словесные и графические пометы на Откровении святого Иоанна Богослова. Словесные пометы (их три) приводятся не только в книге Г. Хетсы, но и в академическом комментарии к «Преступлению и наказанию» (7, 399). Благодаря этим публикациям стало широко известным, что толкования Апокалипсиса,
