9. «Вы слышали, что сказано “люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего?”, а Я говорю вам: “любите врагов ваших…?”»
Краткий набросок «Эпизода с сыном Павлищева» появился в черновиках рано, уже в половине марта. Однако серьезная работа над ним велась позднее: он был опубликован в июньском и июльском номерах «Русского Вестника». К этому времени в творческом сознании Достоевского уже произошло отождествление Мышкина и с «Князем Христом», и с «серьезным Дон-Кихотом». Обе кардинальные идеи романа, но особенно первая из них, определили авторскую трактовку образа в «антинигилистических» главах. Князь воистину по-христиански переносит в них публичное шельмование и клевету, проявляя не только на словах, но и на деле смирение и подлинную любовь к ближним. Многие литературоведы вовсе не замечают евангельского подтекста этих страниц, обращая внимание только на их очевидную тенденциозность; тем более необходимо постараться осмыслить эпизод с позиций Достоевского.
Компания Бурдовского выводится на сцену во время посещения больного Мышкина Епанчиными и князем Щ. Одновременно Лебедев «допускает» к нему Птицыных, Ганю и генерала Иволгина; несколько позднее появляется также Радомский. Встреча присходит, таким образом, при большой аудитории. Все переживаемое князем, едва оправившимся от припадка эпилепсии и тяжелых впечатлений, связанных с покушением Рогожина, держит его в «чрезвычайном и болезненном напряжении» (8, 251). В конце эпизода у дома Лебедева неожиданно останавливается экипаж Настасьи Филипповны. Извещенная хозяином дачи о всех присутствующих, она пытается опозорить Радомского, чтобы расстроить предполагавшийся брак его с Аглаей. Напряжение достигает крайнего предела, почти доводя Мышкина до обморока. Волны неотвратимо нарастающего напряжения несколько раз поднимаются в романе, особенно в скандальных сценах. В конце концов, «безвыходный мир и смрад», пользуясь еще раз выражением Достоевского из черновиков (9, 265), сокрушают рассудок главного героя.
Иллюстрацией «смрадности» окружающего является, в частности, компания Бурдовского. В самом начале встречи с «позитивистами» Мышкин догадывается, что Лебедев подвел ее «именно к этому часу и времени, заранее, именно к этим свидетелям и, может быть, для ожидаемого срама его, а не торжества». Князь, разумеется, не доверяет собственной интуиции, страшно стыдится своей «подозрительности» и со смирением, доходящим до полного самоуничижения, считает себя бесконечно ниже любого из присутствующих «в нравственном отношении» (8, 214). Лебедев вскоре подсовывает Лизавете Прокофьевне газетную статью, написанную, как оказалось, Келлером, но в значительной степени снабженную «фактами» и «поправленную»
Лебедевым. Они оклеветали Мышкина, заодно жестоко оскорбив его. В статейке боксера и отставного поручика Келлера, который «своим образованием манкировал» (8, 249), история Мышкина оказалась грубо перекроенной «по обличительному трафарету»[91]. Статья полна насмешек над «идиотизмом» Мышкина и нелепых клеветнических обвинений в его адрес, а также в адрес Павлищева и швейцарского доктора Шнейдера, лечившего князя. По мысли Достоевского, его христоподобный герой должен был смиренно принять на себя во время публичного поругания много унижений и лжи. Мышкин обвиняется в том, что скрывал от Шнейдера смерть Павлищева, чтобы «пролечиться даром», обвиняется даже в обжорстве и тунеядстве; затем – в отношениях с «известною красавицей-содержанкой», в отсутствии чести и благородства, в присылке Бурдовскому «наглого подаяния» (следует упоминание о пятидесяти рублях вместо двухсот!) и в том, наконец, что он «студентов обокрал» (8; 217–221). Чистый сердцем, князь не только сносит все обвинения с полным незлобием, всячески пытаясь умиротворить своих чрезвычайно обидчивых и раздражительных посетителей, но способен даже заметить нечто хорошее в их поступке, говоря, что они «благородно пришли поддержать» своего друга, нуждающегося в помощи (8, 229). Все поведение Мышкина в этом эпизоде невольно заставляет вспомнить о некоторых заповедях блаженства: «блаженны кроткие…», «блаженны чистые сердцем…», «блаженны миротворцы…». К нему приложима и заповедь: «блаженны нищие духом…», так как, обладая значительным наследством, Мышкин совершенно лишен собственнических чувств[92]. Князь исполняет не только заповедь Христа о любви к ближнему, но и труднейшую заповедь о любви к врагам из Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших <…>, благотворите ненавидящим вас…»[93]
Слово «враги» дважды употреблено по отношению к членам компании Бурдовского – вначале автором, а затем Ипполитом, который говорит:
– Вот князь хочет помочь Бундовскому, от чистого сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал и, может быть, один из всех вас не чувствует к нему отвращения, и вот они-то и стоят друг пред другом как настоящие враги…» (8, 244).
Согласно Евангелию, любовь к врагам приближает человека к совершенству Отца небесного[94]. Младший современник Достоевского, святой афонский старец Силуан, писал, что соблюдение этой заповеди свидетельствует о живущей в сердце человека «любви Божией»[95].
Божия любовь живет в сердце Льва Николаевича, сказываясь, например, в деятельной помощи матери Бурдовского и ее сыну, который «слишком убеждается» в результате, что князь «лучше других», отстаивает свое мнение перед Докторенко и пишет об этом самому Мышкину (8, 266). Ту же любовь проявляет князь к своему «сопернику» Рогожину, сначала покусившемуся на его жизнь, а затем убившему Настасью Филипповну, и к Ипполиту, в сердце которого живет любовь-ненависть к нему. В конце эпизода с «сыном Павлищева» в душе тщеславного Терентьева, застыдившегося своих слез, вспыхивает «бешеная злоба» на Мышкина, и он очень страстно высказывает ему свое чувство, заявляя, что убил бы его «если б остался жить». Вслед за тем Ипполит
