не предназначавшиеся автором «Идиота» для печати, не менее смелы, чем лебедевские. Например, против 11-го стиха 13 главы: «И видел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон» – сделана чернильная помета: «Социал<изм>»[86].
Любопытно, что к Откровению восходит одна из автохарактеристик Лебедева, в ком показная и подлинная приниженность причудливо сочетается с высоким о себе мнением. Недаром ведь он объявляет князю, когда его последняя интрига (попытка взять Мышкина под казенную опеку) оканчивается провалом, что «он рожден Талейраном и неизвестно каким образом остался лишь Лебедевым» (8, 487). Во II главе второй части на вопрос князя, верует ли Лебедев в собственные толкования, тот отвечает: «Верую и толкую. Ибо нищ и наг, и атом в коловращении людей» (8, 168). А в последней книге Нового Завета Христос, обличая Ангела Лаодикийской церкви за теплохладность, угрожает ему отвержением: «Ибо ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг»[87]. В контексте Достоевского произнесенные Лебедевым слова имеют двоякий смысл. С одной стороны, перед нами – «закорузлый в подъячестве чиновник» и любящий подвыпить интриган (8, 7). Он, по восходящему к Евангелию выражению Мышкина, постоянно, как говорилось выше, «служит двум господам». Словом, он один из тех «miserable», которых терпит и прощает «Князь Христос». Несмотря на глубокую веру, Лебедев не живет в согласии с нею, то есть он действительно «и нищ, и слеп, и наг». Но, с другой стороны, этот человек очень гордится тем, что «силен» и «равен вельможе» в толковании Апокалипсиса. И он хочет сказать Мышкину: пусть его никто «не почтит», пусть «всяк изощряется над ним», пусть – по видимости – он «нищ», но своим необычным даром
Лебедеву отдана писателем итоговая характеристика Мышкина, источником которой является тоже Новый Завет. Она вводится в роман после финального бегства Настасьи Филипповны с Рогожиным, когда вернувшемуся из церкви князю, несмотря на желание его, долго не удается остаться одному. С большим самообладанием, вежливо и деликатно он принимает не только Птицына, Ганю и доктора, «не располагавших уходить», но даже и нескольких посетителей из праздной публики, осаждавшей его домик. Мужество и стойкость Мышкина в очень трудную минуту Достоевский оттеняет словами Келлера, обращенными к подвыпившему Лебедеву: «Мы бы с тобой затеяли крик, подрались,
осрамились, притянули бы полицию; а он вон друзей себе приобрел новых, да еще каких; я их знаю!» Ответная реплика Лебедева начинается цитатой из благодарственной молитвы Христа, обращенной к Отцу (я выделила эти слова):
Мышкина придается в романе
Очевидно, не без влияния письма Страхова Достоевский на специальной странице рабочей тетради, посвященной Лебедеву, пометил, что он выскажется о князе цитированными выше словами. Это случилось именно в тот день, когда в черновиках впервые появились записи «Князь Христос». Тогда же, 10 апреля 1868 года, Достоевский написал своей племяннице С. А. Ивановой, что совсем не уверен в успехе романа и очень боится неудачи: «Идея слишком хороша, а на выполнение меня, может быть, и не хватит», – признавался он, поясняя, что «идея одна из тех, которые не берут эффектом, а сущностью» (282, 292). Развивая и углубляя свой замысел, суть которого Страхов уловил верно, писатель, с самого начала представивший Мышкина читателю как страдающего от «падучей», наделивший его своей «священной болезнью», отводит ей несколько позднее важную роль. Она становится одним из главных средств раскрытия тех глубин мудрости и религиозного созерцания, которые доступны «младенческой душе». Речь об этом пойдет в следующей главе. Но прежде чем перейти к освещению роли эпилепсии в образе главного героя, попытаемся разобраться в том, как воплощалась в воображении Достоевского «сущность» идеи о «Князе Христе», которой автор надеялся «взять», т. е. пленить, читателя. Какие конкретные очертания принимала она? Какими именно качествами Христа хотелось автору наделить Мышкина и на каком фоне должны были они раскрываться? Черновые материалы к роману способствуют прояснению этих вопросов. Внимательное чтение их убеждает в том, что писатель видел своего христоподобного героя живущим в «безвыходном мире и смраде» страстей и интриг (9, 265). Так, кроме нескольких проб пера первой записи «Князь Христос» непосредственно предшествуют строки: «Князь Лебедеву: “Так вы обманули меня?” – “Обманул-с; ибо низок”. (И это несколько раз.)» (9, 249).
Приступив в тот же день к разработке фабулы романа, писатель не обходит вниманием заметок об обмане, лжи, предательстве, интригах, которыми Лебедев, Ганя, Варя пытаются опутать князя и главных героинь. Мы знаем как из набросков, так и из окончательного текста, что с развитием действия источником мучительных интриг и сплетен становится также Ипполит. Достоевский часто окружает своего главного героя
