Анна Григорьевна Достоевская рассказывает в «Воспоминаниях», что по дороге в Женеву они с мужем специально останавливались на сутки в Базеле, чтобы посмотреть это полотно. Как отметила она в «Дневнике», писатель видел «Мертвого Христа» за месяц до начала работы над «Идиотом» – 12(24) августа 1867 года – и был чрезвычайно потрясен. Около двадцати минут он стоял перед картиной «как прикованный». Эти минуты глубокого духовного напряжения чуть было не разрешились эпилептическим припадком. Перед уходом из музея он вновь вернулся к поразившей его картине. В примечании к соответствующей странице «Идиота» Анна Григорьевна пишет, что восприятие этого полотна ее мужем было по сути тождественно восприятию князя Мышкина: «Он тогда же заметил, что от такой картины вера может пропасть»[172].
Возвращаясь непосредственно к книге французского историка, отмечу, что, на мой взгляд, она была особенно интересна для Достоевского в двух отношениях: как отражение взглядов на Христа, когда-то разделяемых во многом самим Федором Михайловичем, и как попытка воссоздания биографии и личности Иисуса, хотя и сделанная, по представлениям Достоевского уже в момент выхода книги, с позиций
Д. Л. Соркина справедливо считает книгу Ренана одним из источников образа Мышкина. И я согласна с нею в том, что светлое жизнелюбие князя, его любовь к природе, небольшая «ученость» и некоторая наивность представлений о высшем сословии близки чертам ренановского Христа. Однако совершенно не обоснованным кажется мне утверждение исследовательницы, что воздействие образа, созданного Ренаном, сказалось в «Идиоте» сильнее, чем влияние собственно евангельское. Надеюсь, мне уже в определенной степени удалось показать, как огромно влияние на роман Нового Завета.
Одну из мыслей Д. Л. Соркиной, бегло высказанную в ее статье, хотелось бы развить и углубить. Достоевский, подобно Ренану, не лишил своего героя человеческих слабостей, – отмечает исследовательница. Затем она цитирует слова о Христе, почти заключающие книгу французского автора: «Он не был безгрешен, Он победил в Себе те же самые страсти, с которыми боремся мы; никакой Ангел Божий не утешал Его, но лишь собственная чистая совесть; никакой дьявол не искушал Его, кроме того, который живет в сердце каждого»[173]. Необходимо пояснить, что Ренан говорит здесь о евангельском сюжете: искушение Христа в пустыне дьяволом (по-французски: «le demon»). Согласно Евангелию, после победы Иисуса над искусителем «Ангелы приступили и служили Ему»[174]. Но, как очевидно из слов автора, его толкование этого сюжета – только психологическое и исполненное безверия. С точки зрения истинных христиан, оно является величайшей ересью и богохульством, так как Ренан не верит ни в божественность Христа, ни в абсолютную непричастность Его ко греху. Но внимание Достоевского, по справедливому замечанию Соркиной, обратила на себя психологичность трактовки искушений. Она послужила стимулом при работе над пятой главой второй части романа, посвященной описанию состояния князя перед эпилептическим припадком, случившимся в момент покушения на него Рогожина.
Об искушении Христа дьяволом не раз упоминается в черновиках к первой редакции «Идиота», в частности, почти рядом с произведением Ренана (записи от 2 ноября 1867 года – 9, 184). Скорее всего, это тоже одна из намеченных тем разговоров Идиота с Умецкой и Дядей; писатель, вероятно, имел в виду и ренановское толкование.
Во всяком случае, в роман вошел настойчивый мотив искушения Мышкина «возмущающими нашептываниями»
При некоторых совпадениях в трактовке характера героев у Ренана и Достоевского гораздо более очевидны в окончательной редакции и в черновых записях к ней принципиальные расхождения писателя с автором «Жизни Иисуса».
Именно атеизм Достоевский всячески подчеркивает в Ипполите с первого момента его появления перед читателем и почти до смерти героя. Однако необходимо сразу принять во внимание, что Терентьев очень молод, ему только восемнадцать лет. Он сам называет себя мальчиком и знает, что внутренне противоречив. Его мировоззрение не сформировалось еще; некоторые из его убеждений, в соответствии с замыслом Достоевского, складываются прямо на глазах у читателя. В Ипполите по временам проявляется, привлекая к нему, детскость и беззащитность; но ему же присуща и незрелость, объяснимая отчасти возрастом. Кроме того, писатель ввел в этот образ многие черты, снижающие, а затем и «суживающие» его. Если в [175] «Необходимом объяснении» Ипполит все-таки предстает перед нами как достойный внимания оппонент Мышкина, то позднее он становится преимущественно сплетником, интриганом и причиной страданий главных действующих лиц романа, а также генерала Иволгина и его жены. Вполне вероятно, что, создавая образ Ипполита, Достоевский, как отмечает Франк, мог испытывать нужду в том, чтобы «очернить» его, ослабляя тем самым силу «отрицания», выраженную в исповеди юного атеиста[175].
Диалог между Ипполитом и Мышкиным занял в романе более скромное место, чем планировалось в черновиках. Писатель ведет его ненавязчиво, с большим художественным тактом, и начинается он лишь после того, как исходные позиции участников становятся ясными для читателя. Главным пунктом полемики является проблема веры в Богочеловечество Христа и в Его Воскресение как в залог вечной жизни каждого человека. С этой проблемой теснейшим образом связан вопрос об отношении к своему «ближнему» и к своей земной судьбе, неизбежно завершающейся биологической смертью. Перед
