О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

юным и одаренным Ипполитом он встает с необычайной остротой, требуя немедленного разрешения, так как юношу ожидает близкая и безвременная кончина от чахотки. Он ищет ответов у окружающих, большинство из которых равнодушно к его исканиям и его трагедии. Итоги своих раздумий больной излагает в письменной исповеди «Мое необходимое объяснение».

В душе Ипполита тяготение к временной земной жизни бесконечно сильнее надежды на жизнь вечную. Он допускает, что будущая жизнь и Провидение существуют, однако это не приносит ему ни малейшего утешения: «Вернее всего, что всё это есть, но что мы ничего не понимаем в будущей жизни и в законах ее, – пишет он в конце «Необходимого объяснения». – Но если это так трудно и совершенно даже невозможно понять, то неужели я буду отвечать за то, что не в силах был осмыслить непостижимое?» (8, 344). Восемнадцатилетний юноша пытается «осмыслить» [176] то, что, по христианскому вероучению, невозможно постичь рационалистически. В его гордом, эгоцентричном и ожесточенном болезнью сердце почти отсутствует «религиозное чувство», сущность которого, как говорит Мышкин, «ни под какие рассуждения <…> и ни под какие атеизмы не подходит» (8, 184).

Достоевский был совершенно убежден, что вопросы, мучающие Ипполита, а позднее – Ивана Карамазова, неразрешимы «малосильным и маленьким, как атом, человеческим эвклидовским умом», пользуясь выражением Ивана (14, 215). Может быть, именно поэтому словесная полемика между Ипполитом и Мышкиным в окончательном тексте сведена к минимуму. Автор стремится, в основном, показать глубокий контраст мировосприятий и личностей этих героев, предоставляя читателю решать, на чьей стороне правда[177].

2. «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!» (К вопросу о полемике между Ипполитом и Мышкиным)

Ипполит по-настоящему вводится в действие в конце бурной речи Лизаветы Прокофьевны, защищающей князя, оклеветанного компанией Бурдовского. «Сумасшедшие! Тщеславные! – восклицает она. – В Бога не веруют, в Христа не веруют!» (8, 238). Зная Ипполита лишь понаслышке, через Колю Иволгина, она «накидывается» на него за то, что он учит друга атеизму, который с этого момента изобличается и страстно атакуется в романе как главная причина трагедии Ипполита. Кстати, в распространении атеизма его обвиняет позднее и генерал Иволгин («Он хочет, чтоб я атеизму поверил!»), заявляющий даже, что и умирает-то Терентьев «от злобы и от неверия» (8, 395). При всей их «колоритности», вообще характерной для речи генерала, его слова не случайны и не абсурдны: Ипполит живет и умирает в отчаянии, лишенный всякой надежды на помощь Божию, на чудо исцеления и «на ту жизнь», как выражается Достоевский в черновиках (9, 223).

На неверие как коренную причину трагедии этого героя уже указывалось исследователями. Роберт Холландер, в статье которого «Апокалиптическое обрамление “Идиота” Достоевского» интересные мысли и наблюдения иногда соседствуют с домыслом и вымыслом, пришел даже к заключению, что Ипполит (как и Настасья Филипповна!) обречен на вечную погибель, что нет шансов на спасение его души. Однако автор романа гораздо снисходительнее относится к своему юному герою. Укажу хотя бы на то, что Лизавета Прокофьевна, которая так страстно набросилась на юношу за атеизм, в этой же сцене утешает его, когда он рыдает в отчаянии. Крепко прижимая его голову к груди, она говорит:

– Ну-ну-ну! Ну, не плачь же, ну, довольно, ты добрый мальчик, тебя Бог простит, по невежеству твоему…

Я сочла нужным уделить внимание этой сцене не только для опровержения точки зрения Холландера, но еще и потому, что слова Лизаветы Прокофьевны вызывают глубокую и весьма неожиданную реакцию восемнадцатилетнего атеиста. Ввиду чрезвычайной важности этой реакции цитирую полностью:

– У меня там, – говорил Ипполит, силясь приподнять свою голову, – у меня брат и сестры, дети, маленькие, бедные, невинные… Она [т. е. мать Ипполита] развратит их! Вы – святая, вы… сами ребенок, – спасите их! Вырвите их от этой… она… стыд… О, помогите им, помогите, вам Бог воздаст за это сторицею, ради Бога, ради Христа!.. ((8, 248).

Эти слова юноши резко противоречат сказанному им чуть раньше, когда Ипполит заявляет, что ему лучше умереть, так как он, пожалуй, подобно Христу (sic!), сказал бы «какую-нибудь ужасную ложь» (8, 247). На это-то и отвечает Лизавета Прокофьевна, что Господь простит его невежество. По справедливому мнению И. А. Битюговой, Ипполит – «весь в борьбе и брожении» (9, 379). Это очевидно не только в данной сцене. Внутренней «борьбой и брожением» проникнуто «Необходимое объяснение», а также разговор с Мышкиным о том, как «добродетельнее» всего можно было бы умереть, по мнению князя (8; 431–433). Сочувствие генеральши, слезинка на ее щеке вызывают у смертельно больного детскую улыбку и радость. Утешенный Лизаветой Прокофьевной, он способен на время забыть о себе и жить непосредственно – сердцем, а не рассудком. В его эгоцентричной и ожесточенной болезнью душе просыпается сострадание к другим, возникает порыв к Богу. Этот эпизод, как и моменты тяготения Ипполита к Мышкину, показывают, что – живи он дольше – подлинная христианская любовь могла бы преобразить его и открыть для него путь к вере. Он страстно хочет и ищет этой любви. В «Необходимом объяснении» он рассказывает, что мечтал убедиться в любви к нему, хотел, чтобы люди приняли его «в свои объятия». Именно понимание того, что «это была фантазия», привело его к «последнему убеждению», т. е. к решению покончить с собой. Оно «вспыхнуло» в его душе в этот же вечер, когда он убедился в жестокости и разобщенности окружающих (8; 246, 325).

Очень знаменательно одно из признаний юноши:

– Знаете ли вы, – говорит он в той же сцене, – что, если бы не подвернулась эта чахотка, я бы сам убил себя… (8,248).

По мысли Достоевского, не смертельная болезнь (чахотка была и у Мари!), а ошибочное мировоззрение и безлюбовность окружающего мира – главные причины трагедии Ипполита: ими уже подготовлена почва к самоубийству.