на улицах. Все это я делал для сыновей, дочерей, внуков многих из тех, кого вижу сегодня в зале. Имен называть не стану. Кто думает, что я вру, пускай спросит соседа. И если хотите поддержать молодежь, во вторник голосуйте за меня. Помните, «mi barrio, su barrio, nuestro barrio». Мой район, твой район, наш район.
Речь опустошила Уинстона. Он был слишком ошеломлен, чтобы слышать что-то, кроме топота Фарика, Армелло и Чарли и их криков: «Жги!» Он рухнул на стул, вытирая пот с лица. Поискал в зале отца – увидеть, улыбается тот или плачет. Ни того, ни другого: Клиффорда там уже не было, вместо него стоял фоторепортер из газеты.
Борзый не знал, куда себя девать, пока выступали оставшиеся кандидаты. Скрутил и развернул свой галстук. Накарябал что-то в блокноте. Прервал Вильфредо Сьенфуэгоса, чтобы попросить еще воды. Повернул табличку с именем, стоявшую перед ним на столике, нацарапал с обратной стороны «БОРЗЫЙ 109» и поставил на место. Извинился, когда скрип его кроссовок сбил с мысли Колетт Кокс во время выступления. Уинстон с радостью услышал, что ведущий собирается перейти к вопросам из зала.
– Первый вопрос от Хуаниты Наварро с Восточной 111-й стрит: «Какой стратегии собираются придерживаться кандидаты для снижения уровня детской и подростковой преступности?»
Соперники Уинстона отвечали с необходимой для избирательной кампании прямотой, почти повторяя друг друга, если не обращать внимания на словесную эквилибристику Джермана Джордана: необходимо предоставить нашим детям не только физическую инфраструктуру для развития, но инфраструктуру социальную и ментальную. Как улицам нужна ливневая канализация, так детям нужны досуговые центры, ночные баскетбольные площадки, кружки…
Уинстон ответил в шутливом тоне, который сохранил до конца дебатов:
– Что делать с молодежной преступностью? Я бы понизил возраст полноценной уголовной ответственности до пяти лет. Подростковая преступность исчезнет вот так. – И для наглядности щелкнул пальцами.
Джерман Джордан хлопнул рукой по столу, вскочил на ноги и потребовал, чтобы Уинстон ответил на вопрос с искренностью, которой тот заслуживает.
Борзый прыснул:
– Ну, детское пособие ведь обрезали? Меня и всех остальных вышвырнули и сказали: «Мы снизили число живущих на пособие». И когда это случилось, ты побежал к мэру с требованием «быть серьезным»? Так что можешь не дергаться, мелкая астронавтская сучка!
Судя по числу незнакомцев, по окончании дебатов желавших Уинстону удачи, он переманил на свою сторону некоторых наиболее циничных избирателей. Друзья позвали его отметить успех за ужином, но Уинстон отказался, заявив, что ему нужно побыть одному. Поцеловал Иоланду и сказал, что будет дома через час. По пути к выходу он остановился рядом с Инес, которая как раз честила Джермана Джордана за политику двойных стандартов. Оборвав тираду на полуслове, она сжала Уинстона в объятиях.
– Ты молодец. Одна эта речь стоила пятнадцати тысяч долларов. Спасибо.
Инес отступила на шаг. Уинстон пережил очередное лето.
– Ну что, мисс Номура, что?
– Ничего, просто смотрю.
– Мисс Номура, я не изменился.
– Изменился.
– В чем?
– Не знаю.
– Такой же, как и был, – проворчал Уинстон, обнимая ее в ответ.
Подошел Спенсер, воплощенное раскаяние.
– Уинстон, я хотел сказать…
Борзый поднял руку.
– Слушай, у меня есть одна идея. Я позвоню через неделю-другую.
– Насчет статей…
– Слушай, пиши что хочешь, мне правда все равно.
На улице его бормотание тянулось за ним, как след от маленького подвесного моторчика:
– Я живу всегда, не зная стыда.
Уинстон подошел к машине Спенсера, присел и вынул пистолет из ниши в заднем бампере: на дебатах могли присутствовать полицейские, поэтому он припрятал оружие до их начала, когда никто не видел. Спрятав в карман пистолет, который стал для него таким же привычным, как ремень на брюках, Уинстон пошел на запад. Хотел полежать на траве Большой лужайки в Центральном парке, впитать последние лучи летнего солнца и почитать книгу о сумо.
