домашнего офиса. Я никогда не видел, чтобы у черных были дома с офисами. Даже не слышал, чтобы черный сказал: «Я иду в офис». Так что я просто расслабился и плыл на ее волне. Ты, главное, хорошо соси, а там можешь говорить про гигабайты и зип-драйвы сколько душе угодно. И вот как-то раз мы валяемся, и она ни с того ни с сего начинает: «Знаешь, в детстве у меня была черная няня. Я ее любила как члена семьи. И она меня любила. Мне так сказали ее дети на похоронах».
– Вот куда ее потянуло…
– Да, устроила мне «Унесенные ветром», прикинь? Отец говорил, что каждый придурок, связывавшийся с белой девчонкой, у которой за душой была хотя бы пара центов, слышал ровно то же. Черт, я-то пытаюсь не обращать на такое внимание, типа, мир, любовь, мы все просто люди. Я думал, что эта муть, что отец говорил, просто устарела. Ну, вроде: «Она белая? Ну и что, двадцать первый век на дворе. Люди есть люди. Пускай она чистит зубы органической пастой с фенхелем из Мэна, что с того?»
– Погоди, – прервал его Армелло. – Что за хрень фенхель?
– Какая-то отвратная специя, – вздохнул Уинстон. – Так вот. Черная няня. Я разозлился, типа, почему этой сучке вздумалось мне про это рассказывать? Черная няня? Она считает, что я хочу это знать?
– Сам-то как думаешь, Бог? – воскликнул Фарик, с готовностью отвечая на вопрос Уинстона. – На самом деле она говорила, что твоя мать ни хера не значит и ты ни хера не значишь, потому что она белая принцесса, которую все любят и боготворят. Думает, что она особенная, потому что ее вырастила черная женщина.
– Так меня тоже вырастила черная женщина, это не делает меня особенным. Но мне эти ее слова врезались в память. Мы хорошо проводим время, а я смотрю на нее и думаю: «Эта глупая сука брякнула такую глупость».
– Надо было послать сучку.
– Надо было, но знаешь, там были и плюсы. Она меня снабжала одеждой, ювелиркой, яйца облизывала. Сделала мне пропуск на весь Нью-Йоркский кинофестиваль. Однажды схватила мою руку, порезала ее ножницами и начала сосать кровь.
– Врешь!
– Серьезно! Вытерла губы и говорит: «Теперь мы оба негры». Я говорю: «Ты не негр, ты долбанутая».
– Так и получается, когда связываешься с белой девушкой, – со знающим видом высказался Чарльз. – Говорю вам, белые женщины – зло. Ума не приложу, зачем человеку может захотеться такую трахнуть.
– Чарли, ты чего? У тебя мать и сестра белые.
– Значит, я знаю, о чем говорю.
– Чарли О’ прав, – сказал Фарик. – Любой ниггер, который женится на белой, делает это потому, что она белая, и ни по какой другой причине. Если только он не сошелся с ней только потому, что они остались вдвоем на необитаемом острове после авиакатастрофы, он женится, потому что она белая. И плевать на все разговоры про истинную любовь, красивые глаза и доброту души.
– А кто говорил про женитьбу? Просто представь меня и белую девку. Плюх, что у тебя с глазами?
– Я представляю.
– Не выйдет. Никто из вас даже знать не будет, что делать с темнокожей красавицей. Иоланда, она… слов нет.
– Вы с Ландой еще трахаетесь? – спросил Фарик, каким-то чудом умудрившись задать этот вопрос с совершенно невинным видом.
– Конечно.
– Ты понимаешь, что я имею в виду под «еще трахаетесь»? Она не стала невидимой? Я говорю не про то, когда вы трахаетесь и ты думаешь про себя: «Почему я трахаю эту сучку?» – а про «почему я трахаюсь?» В этот момент женщина становится невидимой.
– Не дури, мы вместе только два года, а женаты год. Интерес друг к другу есть, но все непросто. Прежде чем мы займемся делом, я сижу на краю постели и попиваю пивко или курю план, иногда и то и другое. Готовлюсь, понимаете? Иоланда смотрит на меня, грустная, держит грудь, как еду, словно отдала бы мне ее, если б могла, если б это сделало меня счастливым. Она спрашивает: «Почему тебе нужно пить и курить эту дрянь перед тем, как мы займемся любовью? Разве меня не должно быть достаточно?» – а я дымлю как паровоз и отвечаю: «Да, сучка, должно быть».
Чтобы продемонстрировать предкоитальное отчаяние, Уинстон дважды глубоко затянулся воображаемой сигаретой с марихуаной и сказал:
– Нет, чего-то не вштыривает.
Когда смолк смех, Надин попыталась вернуть разговор к сексуальным отличиям между белыми и неграми:
– Ты так и не сказал, есть ли разница между тем, как трахается белая и как это делаем мы?
– Ну, я не то чтобы перетрахал кучу белых девиц. Я только знаю, что латины любят тянуть за уши, но вроде как с кисками разницы нет, влагалище есть влагалище.
– Я один раз трахался с бабой, у которой его не было, – признался Армелло, с трудом отрываясь от экрана. – Una vieja, старуха – лет пятьдесят ей было. Встретил ее в Зебулоне, в Северной Каролине. Ей сделали гистерэктомию. Я туда руку целиком запустил. – Армелло медленно открыл и сжал кулак. – Там было столько места, что я слышал, как свистит ветер. Cono, будь у меня фонарик, я бы у нее в пузе мог устроить театр теней.
