Затем ее жизнь раскололась, словно облачный покров, осыпав Мари-Франсуаз дождем мгновений.
Зеленый телефон в кухне у бабушки с дедушкой, рядом с цветком.
Она чувствовала холодную пластмассу трубки и ее прикосновение к уху. Слышала на другом конце провода свой собственный голос.
Тяжесть маминых туфель, которые она несла в спальню. Мысль, что однажды вырастет и тоже будет носить такие.
Случайная встреча с другом.
Все давно прошло.
Затем дождь ее жизни остановился, и воцарилась темнота, только медленно билось сердце. Приглушенный звук, словно под водой.
Снова пошел дождь мгновений, и она окунулась в омут известных лишь ей мелочей:
Утренний свет, струящийся сквозь занавеси.
Запах школьных классов.
Стакан молока.
Мечты об отце, ощущение его рук на своих плечах.
Ее голова, лежащая утром на прохладной спине нового бойфренда. Такое случалось дважды, и каждый раз она словно рождалась заново.
Снова бабушка с дедушкой, но уже как герои своих собственных историй — идущие босиком по снежной грязи и наткнувшиеся на захороненную руку.
Конец войны.
Домик во Франции.
Дочь.
Внучка.
Мама за рулем старого коричневого «Рено».
Мари-Франсуаз не чувствовала своего тела и не могла закричать.
Ни звука, абсолютная тишина, лишь немое кино, проецируемое на внутреннюю часть черепа.
Она сознавала, что умирает, но еще острее сознавала, что пока жива. Будь у нее больше времени, зародилась бы надежда на спасение. Однако ее лишь затопили воспоминания.
Оставшиеся не задутыми свечи на торте — неважно, сколько лет, главное — поочередное угасание огоньков.
Звук шагов в коридоре. Она крадется босиком в кухню и видит умершего дедушку за кухонным столом. Дверца холодильника открыта.
Неразбитое яйцо на полу.
Пронзительный крик бабушки.
Теперь воспоминания не приносили боли. Жизнь стала открытым окном, а она — бабочкой. Если бы не периодические провалы в темноту, напоминающие о телесной жизни, она чувствовала бы себя на каникулах, плывущей в прохладной глубине, каждое движение рук в воде — целая философская система.
А затем Мари-Франсуаз явственно ощутила запах старого бабушкиного пальто, висевшего за кухонной дверью вместе с хозяйственной сумкой и метлой. Ей пришло в голову, что она прожила всю свою жизнь под обломками разрушенного здания, что эта жизнь придумана ею самой, той, которую она никогда до конца не знала.
И с беспринципностью умирающей она незамедлительно влюбилась в темноту и в те восемь секунд, что ей остались, — каждая секунда словно кусок хлеба для изголодавшегося человека.
Яблоки
На улицы Бруклина упал вечер, и вывеска над обувной мастерской Сержа засветилась красным неоном. Она будет гореть до самого утра, напоминая каждому прохожему, попавшему в свет уличного фонаря, что некоторые вещи нуждаются в ремонте. Никто не пройдет мимо слепящего блеска инертного газа, с негромким гудением текущего по трубочкам в форме букв.
На витрине под неоновой вывеской Серж выставил несколько пар обуви, так и не востребованных владельцами. Тщательная реставрация превратила их в угрюмые копии самих себя.
Под полкой с пыльными русскими журналами стоял колченогий стул для клиентов, которые ждали, пока Серж подбивает, клеит и зашивает их обувь. Тяжелый, крепкий запах клея перебивал все остальные, вводя босоногих посетителей в состояние прострации.
Видавший виды стул не мог выдержать полного веса человека, но каким-то чудом оставался на месте — восхитительно древний, с одной ножкой,
