встанут его сыновья. И он сам, и они будут не последние люди в этом большом, объединенном казахском ханстве, называемом Республикой Казахстан.
«Испокон веков люди уважали и уважают Чингисидов. Их называли таксыр — что значит “господин”, — читал он. — Была даже, да и остается казахская пословица: “Если из костей султана проложен мост — не наступай”. Цветами Чингисидов были красный, что символизировало солнце. И белый — чистоту. Чингисиды — это, если сравнивать их роль с другими сословиями, знать, дворянство».
Здесь же обнаружил он и некоторые исторические документы. В частности, письма своего предка Абулхаирхана к российскому наместнику Татищеву. По стилю и выражениям ему, потомку, было понятно, что человеком хан был незаурядным, эмоциональным, вспыльчивым, горячим. И так же, как и сам Амантай, в молодости обидчивым и ранимым.
В историю попал за личные заслуги. И за отчаянную храбрость. Ведь и погиб в бою. На поединке с другим великим султаном.
А как говорил, как писал! Образно. И афористично…
«Вот каким ты был, мой прапрапрапрадед Абулхаир!» — засыпая, уплывая куда-то, думал Амантай.
То, что он принадлежит к элите народа, к власти не только за личные заслуги, но и по праву рождения, как-то странно волновало его. И возвышало в собственных глазах. Он — человек двадцать первого века — думал про себя: «А не уронил ли я где-то достоинство своих предков? Великих степных ханов и султанов».
Ему снится шторм. Гигантские валы идут один за другим.
А потом на его глазах эти валы от горизонта до горизонта начинают двигаться все медленнее и медленнее. И просто застывают, превращаются в целые цепи зеленых холмов. И на этой зеленой степной равнине растут целыми колониями алые, с черными головками в центре, маки. Такие, какие он видел на Иссык-Куле.
И вот он, растерянный, стоит посреди этой красоты. Вернее, не стоит. Он чувствует, что под ним шевелится и двигается прекрасный иноходец.
А сам он почему-то одет в малахай, отороченный лисьим мехом с пушистым хвостом. Тело облегает теплый халат-чапан. На ногах войлочные сапоги. На руке у него кожаная перчатка с раструбом до локтя. А на этой самой перчатке сидит орел-беркут с колпачком на голове.
Рядом с ним круглолицый верный беркутчи — ловчий.
Он через сон силится понять: «Амантай или не Амантай? Как меня зовут?» А потом: «Я Амантай или Абулхаир? Я Амантай-Абулхаир! Во мне, что ли, соединились два этих человека?»
В этом же сне он вдруг видит все генеалогическое древо, которое обнаружил в книге этой русской женщины-историка.
Это она — из смутных обрывков, полулегенд, мифов, из исторического хаоса и небытия — вырвала для истории его народа эти лица.
И он видит их всех поименно.
Предки длинной цепью, вырастая один из другого, движутся ему навстречу из-за соседнего холма. И хвост этой бесконечной цепи поколений, тянущийся из глубины веков, теряется где-то далеко-далеко. В тумане времен.
Он видит в этой цепочке дядю Марата, отца, его братьев. И еще тысячи лиц — от самого Чингисхана, его сына Джучи и дальше, дальше, дальше до безымянных сотников, барымтачей, биев, султанов, владельцев улусов.
Они по-разному одеты. Кто в степные одежды, кто в странные полуевропейские-полуказахские костюмы с эполетами, медалями, саблями…
Они идут мимо него, сидящего на коне с беркутом на руке. И что-то говорят. Кто хмуро, кто улыбаясь, словно стараются передать ему то, что знают только они. Его предки.
И он чувствует, что он не сам по себе, что он тоже часть этой бесконечной цепи. Он только звено. И за ним уже стоят его сыновья, дочери, а там будут стоять в этой степи внуки и правнуки…
— Каскыр, каскыр! — кричит ему на ухо верный беркутчи, показывая рукой куда-то на горизонт. Там, на вершине зеленого холма, мелькает серая волчья тень.
Амантай снимает свободной рукой кожаную шапочку с головы орла. И вздрагивает во сне, когда видит круглый открытый взгляд птицы. Он, как бинокль или прицел, отражает окружающий зеленый мир. И его, Амантая, преображенное лицо с усами и бородой.
Через мгновение беркут встрепенулся у него на руке. Увидел волка. Захватил его в прицел своего зрачка.
И… неожиданно сильно взмахнув крылами, так, что задел жестким пером щеку Амантая, обдав ветром голову, взмыл в воздух.
Набрал высоту. Стал точкой в небе. А потом, сложив крылья, камнем ринулся вниз.
И только у самой земли снова распахнул объятия и, выпустив острые, как ножи, когти, приземлился на волчью спину…
Амантай и его верный беркутчи уже мчатся, гикая и крича во все горло, к месту схватки, где сплелись в шевелящийся живой клубок каскыр и беркут…
