Не исчезай

превращаясь в ледяную воду. Но как замедлен этот процесс! Река течет в океан, но русло ее, казалось бы, неизменно в рамках одной человеческой жизни. Как пересечь эту вселенную, да и нужно ли? Какова цена? Бродский говорил о холоде и эрозии неживой природы. Получается, что цена – нечеловеческий холод. Чтобы достичь тех высот искусства, к которым Люба стремилась, необходимо убить в себе все живое. Или нет? «Моя дорогая, вам не хватает самоиронии, – сказал бы Роберт. – Жизнь – это нисходящая метафора». – «Роберт, а как же тот единственный процент читателей поэзии?.. Как сказал Бродский? Который с ростом числа грамотных и читающих – Иосиф предчувствовал сетевую реальность? – должен увеличиваться экспоненциально, в геометрической прогрессии… Роберт! Это несправедливо! Получается, что наследники математического гения сегодня пользуются банкоматами, в технологии которых заложены математические формулы, а поэты могут надеяться на то, что строки их размножат на тысячи слоганов, раздерут на бесчисленное количество плакатов и названий, как размножили улыбку Моны Лизы, прилепив ее на целлофановые мешки, как разодрали на трели и легковесные напевы „Лунную сонату“, запустив в мобильные телефоны обрывки из Моцарта, Бетховена, Листа, Шопена, Шуберта, Грига… Таким образом, мы все участвуем в строительстве этой безумной цивилизации, даже когда пытаемся убежать от нее».

– Роберт, мой Роберт, прости, что я сомневаюсь в тебе! Прости меня, что я ищу ответы и не верю так, как хочу верить, стремлюсь верить! Во что? Какая разница во что… Лишь бы верить. Хотя бы и в поэзию.

6

Умеющие слышать называли его устрашающим поэтом. Бродский в том числе. Возможно ли торжество человека в этом мире? Фрост, увидевший в буколической природе врага, вряд ли верил в человека. Но сопротивлялся поэзией. Стремился к скорби и разуму – так сказал Бродский. Но скорбь противоречит жизни.

– Роберт, я не знаю, как называется то, что я испытываю к тебе… Разве это любовь? Нужда. Наверное, я needy… Как сказать по-русски? Нуждающаяся во внимании, поддержке? Эмоционально зависимая?

– Любочка, я уже говорил как-то… Тебе не стоит воспринимать себя так серьезно. В этом отчасти проблема в твоем творчестве. Записывай все. Все подряд. Иначе уходит, забывается. Но отстранись от себя – и записывай. «Я» не поддается описанию. Слишком объемно. Не двумерно, не трехмерно… Многогранно и постоянно меняется. Течет, как река. Ты, Люба, меняешься. Необходимо рассматривать себя, как явление. Оно, явление, поддается описанию.

– Я не понимаю… Роберт, почему твое американское чувство ужаса настолько странно для европейцев?

– Потому что мои ощущения, предчувствия чужды вам. В европейской литературе есть понимание того, что все уже описано, пережито… Американцу свойственно чувство библейского одиночества наедине с природой, с Богом, если хочешь. Который не менее страшен, чем природа. Nature и природа, надо сказать, не однозначные понятия. Как сказал Гете, природа – это живое одеяние Бога.

– Как Иов, да? Скорбь в пустыне. Или ярость в пустыне…

– Отчасти… Что есть поэзия, если не продукт столкновения скорби человеческой с разумом?

– С кем или с чем сражается поэзия?.. Со смертью?.. Роберт, но человек все же восторжествовал, нам сообщают об этом ежедневно… мир уже пора спасать – от людей!.. С другой стороны, торжество давным-давно завершилось… Мы победили всех, но нас побеждают клопы. Это мне ассоциативно приходит в голову из-за нашествия клопов на Нью-Йорк и Бостон. Подумай, именно этим мне и приходится заниматься на работе – бедные старички и старушки страдают в первую очередь… Старость – страшная вещь! Я читала где-то, что стихи – это продукт настойчивого смертного шепота в расцвете лет, словно сама смерть нашептывает тебе шелестящими губами… Но если так, почему Бродский считал, что человека, читающего поэзию, труднее победить?

– Люба, при чем здесь клопы? О чем ты? Все, что у человека есть, это любовь; поэзия – это уже роскошь, сама квинтэссенция жизни в одной крохотной снежинке, что вот-вот растает… Что за бредовые у тебя мысли, Люба? Женщине надо чувствовать, ощущать, а размышлять может быть вредно… Особенно таким женщинам, как ты, Люба… Кстати, а кто такой Бродский?

– Бродский – это отчасти твой наследник, поэт. Только пепел знает, что значит сгореть дотла… Стихи его – это был наш способ сохранения себя в мире… в духовности – в России тех лет;, наша оппозиция, возможность заглянуть за горизонт… Он очень высоко ставил твою поэзию, Роберт. Знаешь, отчасти его судьба – вернее, его выбор – напоминает твою жизнь. – Смеется. – Его судили за тунеядство… Ну, как бы тебе это объяснить?.. Он решил жить жизнью поэта… У него было величие замысла. Ну вот как у тебя! Не просто поэзия, но величие замысла всей жизни.

– Ну что ж… Искренность означает разные вещи для каждого последующего поколения… Здесь играют роль такие понятия, как экстравагантность, сомнения, страсть, беспощадность, рефлексия… Вчера Фрост звучал искренне, затем этот Бродский прозвучал для твоего поколения искренне и просто…

– Это правда! Он сложен, но его сложность – это простота без сентиментальности. Я думаю, что он больше даже философ, чем поэт… Но это мое личное мнение. Из него сейчас сделали модный тренд. А на самом деле это был очень частный человек, так мне кажется. И они – они! – никогда теперь не смогут понять, чем он был для нас тогда, в России, до отъезда, и как его присутствие в нашей жизни ощущалось, давало нам надежду на… я не знаю… духовность, на продолжение жизни в мире, истории? Он был человеком будущего… Его стихи, мысли не