Часть вторая
Утром следующего дня я вполне могла проснуться в старом теле. Это не сильно бы меня расстроило, а вот потеря денег – отчаянно. Волшебство, как известно, бывает длительное и краткосрочное. Царевна может до скончания века оставаться лягушкой или покоиться в хрустальном гробу – это длительное волшебство. Воланду ничего не стоило после сеанса черной магии в «Варьете» оставить москвичам новые наряды, но ведь заставил публику разбегаться в исподнем – это краткосрочное. На какой магии специализировался Старичок-Боровичок, долгосрочной или временной, я не знала.
Ночью мне ничего не снилось, но проснувшись, еще не открывая глаз, я вспомнила события вчерашнего дня, которые как раз могли быть сном. По- прежнему боясь поднять веки, я ощупала себя. Ура! Я осталась молодой и стройной!
Вскочив, я первым делом бросилась проверять деньги. Вот они, родимые, бумажечки мои ненаглядные. Какая ерунда! Фантики, а люди из-за них рвут жилы, гробят здоровье, ссорятся с близкими, идут на сделки с совестью, подличают, теряют друзей, приобретают врагов, убивают и сами раньше времени отправляются на тот свет. Хорошо рассуждать в подобном духе и лицезреть, поглаживать рукой капиталы. Это лицемерие из арсенала пресыщенной дамочки, которая тяжко вздыхает, мол, бриллианты надоели. Только бедный имеет право заявлять, что деньги – прах, только замотанная многодетная мать – с презрением смотреть на драгоценности. Но ведь эти доллары не для меня, я потрачу совсем чуть-чуть, мне же ничего не надо.
Каждое утро последовавшей недели процедура повторялась: с закрытыми глазами я себя ощупывала. Если следовать логике сказок, то должен появиться Иван-царевич или Иван-дурак, который одним поцелуем меня расколдует. Но целоваться ни с царевичем, ни тем более с дураком мне не хотелось. Зов плоти отсутствовал. Вероятно, в гормональных перестройках Боровичок не разбирался, как когда-то был несведущ в математике, и у меня остался постклимактерический статус шестидесятилетней женщины. Еще один аргумент в пользу этой теории – у меня не изменились ни цвет волос, ни их длина.
Неделя была волшебной. Рассказывать о ней подробно просто совесть не позволяет. Потому что культурный человек старается не вызывать зависть. А бессовестная женщина стала бы описывать, как, почти неограниченная в средствах, она покупает наряды, ходит по музеям, посещает театры (у меня пенсия пятнадцать тысяч, а билеты на некоторые спектакли стоили до двадцати), обедает в ресторанах. Правда, на такси я почти не разъезжала, мне жутко нравилось, что могу пользоваться метро.
Выставки, театральные постановки дали моим изголодавшимся глазам столько, сколько я и вообразить не могла. Да, знаю,
В квартирах-музеях (Шаляпина, Чехова и других) я оплачивала индивидуального экскурсовода. Вместо положенных часа-полутора мы ходили-беседовали до трех часов, спорили, ссылаясь на разные источники-мемуары, мне показывали те комнаты, что закрыты для обычных посетителей. Это ли ни счастье?
Из забавного: я несколько раз заблудилась в центре Москвы. Потому что мой город стал прекрасен: Золушка, превратившаяся в царицу-королевну.
Из чисто женского: посещение салона-парикмахерской.
От природы у меня темные волосы, кучерявые. Не мелким бесом, а волной, с годами становившейся все более плавной. Седина практически отсутствует.
Лена Афанасьева говорила в молодости:
– Везет тебе, Сашка, во всем везет, даже с волосами. Помыла голову, встряхнулась – и готово. Как тебя ни стриги, испортить невозможно.
Лена мыла голову каждый день и укладывала волосы феном. Ветер, дождь, снег – трагедия. Шапка, платок, шляпа – исключены. На самый трескучий мороз – капюшон.
– Ходишь с непокрытой головой, – пеняла я, – заработаешь менингит.
– Лучше воспаление в голове, чем жухлый веник на голове – отвечала подруга.
– Если бы мне приходилось каждый день вот так по часу торчать в ванной, это ведь хуже, чем мужикам бриться, я бы стриглась наголо, носила парики.