Он осмыслил мой ответ, поворачивая новую информацию в голове, разглядывая ее под разными углами, как эксперт, сомневающийся в качестве дорогой антикварной безделушки из фарфора. Наконец он принял решение.
– Я не хочу больше здесь об этом говорить. У тебя есть время поехать ко мне домой на кофе? – (Я кивнул.) – Тогда так и поступим.
И на моих глазах Киран сбросил доверительную маску самоуничижения и сменил ее на маску непринужденного изящества, стал оживленно говорить о странах, где ему понравилось, о том, как он разочарован правительством, о том, что экологическое движение стало совершенно неконтролируемым, и так пока мы не закончили обед и не расплатились. Он вышел со мной из отеля и подвел к большому «роллс-ройсу» с шофером, который стоял у открытой двери.
Киран кивнул на роскошный автомобиль.
– Иногда лучше всего хорошо забытое старое, – шутливо заметил он, и мы сели в авто.
Машина привезла нас к новому и, надо сказать, несимпатичному многоквартирному зданию из тех, что недавно настроили у Воксхолльского моста. Раньше я не бывал в них и удивился его выбору места жительства. Пожалуй, я ожидал, что Киран живет в роскошном особняке в Челси, построенном в 1730-х годах для какого-нибудь энергичного сельского джентльмена, а теперь имеющего такую рыночную стоимость, что хватило бы покрыть дефицит городского бюджета Мадрида. Но, выйдя из лифта на площадку верхнего этажа, а потом зайдя в квартиру Кирана – не люблю слово «апартаменты», но, пожалуй, здесь оно будет точнее, – я все сразу понял. В конце длинного широкого холла, шедшего вдоль целой стены дома, футов тридцать в ширину и трудно сказать сколько в длину, находилась одна просторная гостиная. На трех стенах располагались высокие окна, из которых открывался такой вид на Лондон, что уступал только виду с «Колеса миллениума»[60]. Я глянул вниз на изогнувшуюся ночную Темзу с деловитыми игрушечными корабликами, мигающими разноцветными огоньками, на миниатюрные машинки, проносящиеся по узким улицам, на крошечные точки пешеходов, спешащих по освещенным фонарями тротуарам. Было похоже на полет.
Внутри поводов для удивления нашлось не меньше. Все помещение было заполнено самыми чудесными предметами, какие я когда-либо видел в частном жилище. В обычном семейном доме, даже роскошном, вперемешку с изысканными деталями встречается вдруг пара кресел с накидками, которые связала тетя Джоан, или сувениры, которые папа привез из Судана. Но здесь ничего подобного не было. Сверкающий пол покрывали два подобранных в тон ковра Савонери, и на них была расставлена мебель настолько изумительная, словно ее вывезли из какого-то знаменитого европейского дворца. Картины представляли собой главным образом пейзажи, а не портреты, и хотя обычно я нахожу их скучноватыми, об этих жемчужинах своего жанра ничего подобного сказать было нельзя. Здесь висели пейзажи Каналетто и Клода Лоррена, Гейнсборо и Констебла, а также другие, об авторстве которых я мог только догадываться. Мой взгляд привлек поразительный портрет принцессы Монако кисти Ангелики Кауфман. Киран увидел, куда я смотрю.
– Вообще, я не люблю портреты. Они мне кажутся сентиментальными. Но этот я купил, потому что он напоминал мне о Джоанне.
Киран был прав. Девушка на портрете очень ее напоминала. Джоанна, только в широкополой, украшенной цветами шляпе, одетая в свободные одежды по моде 1790-х годов, кажущаяся легкомысленной и беспечной, пока не вспомнишь, что той, кто послужила художнице моделью, оставалось три года до ужасной гибели. Несчастная принцесса ехала на казнь с последними заключенными эпохи террора. По дороге на гильотину полицейские услышали шум – начинался Термидорианский переворот, но, к несчастью для пассажиров, решили не прерывать свой мрачный путь, заключив, что, если режим свергнут, конвоиров никто не упрекнет, а если Робеспьер удержится у власти, они все будут казнены за то, что пощадили жертв. Наверное, они рассуждали правильно.
Картина висела над вычурным камином, приведшим меня в восторг. Киран поведал мне, что камин достался ему в числе других трофеев, когда в злосчастных пятидесятых снесли один старинный дом. Он рухнул, и на улицу рекой полились двери, камины, балюстрады и прочее богатство. Семья по- прежнему живет рядом, уютно обустроившись в очаровательном жилище, переделанном из оранжереи.
– Разве в таком новом здании можно разжигать огонь? Он настоящий?
– Конечно! Я специально хотел пентхаус, чтобы можно было встроить трубу. Ненавижу гостиные без камина, а ты? Разрешение я получил легко.
Он говорил так, будто речь шла об установке дополнительной ванной комнаты.
Не в первый раз я задумался о том, каково это быть баснословно богатым. Конечно, все мы баснословно богаты, если сравнить с обитателями некоторых весьма обширных территорий земного шара, и я вовсе не хочу жаловаться на судьбу. Но каково это, когда единственная причина чего-то не сделать, что-то не купить, не съесть и не выпить – что вам этого не хочется? «Это было бы так скучно!» – так и слышим мы сейчас чьи-то возражения. Но скучно ли? Ведь не скучно же каждое утро иметь горячую воду или каждый вечер – вкусный ужин, спать на хороших простынях, или жить в красивых комнатах, или собрать у себя несколько замечательных картин, так почему должно быть скучно мановением руки утроить себе количество этих благ? Не сомневаюсь, мне бы понравилось.
– А загородный дом у тебя есть? – спросил я.
– Нет. Сейчас нет, – терпеливо ответил Киран, словно я мог бы и знать. – С этим покончено, – усмехнулся он. – В какой-то момент у меня было поместье в Глостершире, еще одно в Шотландии, квартира в Нью-Йорке, вилла в Италии, под Флоренцией, и лондонский дом на Чейн-роу. Я регулярно наезжал в каждый, раздражался по поводу всего, что сделано не так с моего последнего появления, и уезжал. Кажется, нигде не задерживался дольше чем на три дня подряд, так что стадия недовольства никогда не заканчивалась. Хотя по домику в Котсуолдсе до сих пор скучаю. – На мгновение над ним сгустилось розовое
