– С чего это все началось?
Я рассказал ему о просьбе Дэмиана и о том, как продвигаются мои поиски. Отец задумался.
– Дэмиан мне в те времена нравился, пока вы не поссорились. – Отец выдержал паузу, но мне нечего было добавить. – Я удивлен, что он оставил след в жизни такого количества людей.
– Как ни странно мне защищать его после всего, что он мне сделал, но Дэмиан единственный из всей нашей банды пробился и стал самым преуспевающим человеком своего поколения.
– Да, ты прав. Конечно это так. Я не подумал, – торопливо оправдывался отец, словно его справедливо поправили. – Так что произошло?
– Я сам точно не понимаю, но, похоже, меня угнетает необходимость сравнивать то, на что мы все надеялись, когда были молоды, с тем, что на самом деле произошло.
– Как говорила твоя бабушка, сравнения отвратительны, – кивнул отец.
– А также бесполезны, но мы все равно их проводим. – Почему-то мне казалось важным, чтобы отец меня понял. – Еще кое-что. Я не понимаю, чем мы все занимаемся. Дэмиан своего добился, а все остальные – нет.
– Не каждому быть всемирно известным миллиардером.
– И даже стремиться к этому не стоит, но каждый должен чувствовать, что делает нечто стоящее и по большому счету его жизнь имеет какое-то значение. Вопрос в том, а что делаю я? Чего достиг?
Но отец не умел воспринимать подобные разговоры всерьез.
– Тебе не кажется, что люди задают себе эти вопросы с тех пор, как Чосер впервые заточил карандаш?
– Думаю, бывали времена, когда большинство людей чувствовали, что принадлежат к живой культуре, составляют единое целое с чем-то большим и значимым. «Я римский гражданин», «Боже, храни Америку», «Человек, родившийся англичанином, вытащил в жизненной лотерее счастливый билет». И тому подобное. Люди ощущали, что их цивилизация имеет ценность и им повезло к ней принадлежать. Сорок лет назад в нечто подобное верил и я.
– Сорок лет назад ты был молод, – улыбнулся отец. Его явно не тронули мои душевные искания. – Так чего ты хочешь? Продать квартиру? Если да, то этим и надо заняться.
Теперь я уже мог уходить: по правде, приехал я к отцу именно за этим разрешением. Его скорый и искренний отклик на мои сетования застал меня врасплох. Я предполагал, что добиваться его согласия придется гораздо дольше. Такой его ответ был весьма великодушен, более великодушен, чем может на первый взгляд показаться стороннему наблюдателю. Настояла в свое время, чтобы лондонскую квартиру отдали мне, моя мать, сократив тем самым их капитал на солидную долю. Отец противился некоторое время, понимая, что пострадает их образ жизни – и он действительно пострадал, – но в конце концов уступил ее просьбам. И вот теперь я пришел с заявлением, что хочу выйти из игры, забрать деньги и смыться, а отец ясно дает понять, что ничуть не против. Несколько месяцев спустя я выяснил: отец оказался болен намного серьезнее, чем говорил, смерть была уже не за горами, и он, возможно, просто хотел к концу жизни быть со мной в согласии, но от этого его доброта трогает меня еще больше.
– Ты не представляешь, как я тебе благодарен! – сказал я.
– Ерунда, ерунда, – отмахнулся он. – Может, еще по кофейку?
Его подсознательное желание снизить пафос момента, напротив, придавало разговору пронзительность. Как многие люди его склада, отец отличался полной неспособностью выражать любовь, которая им двигала. Он всегда был слишком англичанин, чтобы выставлять свои чувства напоказ. Даже когда мы были маленькими, он избегал целовать нас на ночь и явно возликовал, когда мы стали подростками и этот обычай сошел на нет. Но все равно в его словах в этот момент чувствовалась невысказанная теплота, так что даже сейчас, несколько месяцев спустя, при воспоминании о них мои глаза наполняются слезами.
– Только не думай, что вы зря мне ее тогда подарили, – продолжал я. – Она дала мне базу и возможность великолепного старта. Я и тогда, и сейчас невероятно вам благодарен.
– Знаю. Но если что-то было необходимо тебе раньше, это не значит, что оно нужно тебе сейчас. Если хочешь продать ее – продавай.
– Спасибо!
– А девушка? У вас с ней все нормально?
Я не удержался от предательской мысли, что Бриджет возликовала бы, услышав, как ее называют девушкой, как бы неполиткорректно это ни звучало. Она была очень хороша собой и обладала внешностью, которая сохраняется надолго, но все равно была уже не юна, хотя и не старуха. Я не знал, что ему ответить.
– Да нет… Все идет как всегда.
– Но?
– Дело в том, что за время моих изысканий мне напомнили, каково это – быть влюбленным. Я думал, что уже забыл.
– Опять-таки, ты вспоминаешь, каково быть влюбленным и молодым. Любовь почти в шестьдесят, как бы ни убеждали нас сентиментальные американские фильмы, не то же самое.
