– Я… я думала, что она, возможно, устала, – не слишком веря ему, сказала Джессика.
Мэттью похлопал дочку по спинке, когда она улеглась на его плечо.
– Она не выглядит уставшей, на самом деле она выглядит так, как будто только что проснулась. Она в приподнятом настроении. Почему ты решила, что она опять устала, Джесс?
Она покачала головой.
– Не знаю. – Джессика знала, но не могла придумать, как признаться мужу, что она желала, чтобы ребенок заснул, потому что ей самой было необходимо поспать. Джессика не умела обращаться с ней, не знала, что она выкинет в следующую минуту. Она знала только, что справляется, когда Лилли спит.
Мэттью понес Лилли вниз, оставив Джессику в одиночестве. Стоя у окна, она чувствовала себя неловко, как гостья, не знавшая и не понимавшая порядков в этом доме.
Думаю, впервые я обрадовалась тому, что веду дневник. Я сижу на кровати, забившись в угол, и дрожу. Мне больно и страшно. Я крепко зажала желудь в руке. Он приносит мне облегчение, не могу объяснить почему, но приносит, это подарок моей мамы, переданный из рук в руки.
Я пошла на ужин в столовую, как уже делала много-много раз. И, как обычно, держалась в стороне от других. Сегодня вечером, стоя в очереди, я поняла, что больше не замечаю неприятного запаха. Я поставила пластмассовый поднос с углублениями для пищи на прилавок и двигала его вперед, дожидаясь, пока на него положат еду. Я подняла его, чтобы получить немного картофельной запеканки и большую ложку нарезанной кубиками овощной смеси. Я отрицательно покачала головой, глядя на женщину, раздававшую пудинг. Я ем только потому, что должна есть. Я всегда сижу в углу одна, повернувшись спиной к залу, меня никто не беспокоил, но сегодня все было иначе. Я собиралась подцепить вилкой и отправить в рот месиво из горошка и моркови, когда заметила, что по другую сторону стола стоит одна из женщин, которых я видела на спортивной площадке, и пристально смотрит на меня. Это была крупная женщина с длинными светлыми волосами, так туго стянутыми в конский хвост, что, если посмотреть спереди, казалось, что она лысая. У нее всегда густо подведены верхние и нижние веки, отчего глаза кажутся маленькими и впалыми. Кроме того, у нее выщипанные брови.
Я подумала, что она ищет место, куда присесть, чтобы поужинать, что было необычно, так как она одна из болтливых, общительных женщин, которых все знают и боятся, что-то вроде королевы в этом гнилом улье. Когда я подняла голову, она, усмехнувшись, произнесла:
– Ну да, это ты! – Она сказала это так, словно мы собирались продолжить на середине прерванную беседу, или будто она окликнула меня, а я не услышала, что возможно.
Я было открыла рот, чтобы ответить, но не могла вымолвить ни слова. Я так привыкла молчать, отказаться от привычки труднее, чем может показаться. Я посмотрела ей за спину, на море обернувшихся к нам лиц, с жадностью ожидающих того, что произойдет дальше.
– Как ты, черт побери, можешь спать по ночам? – Она придвинулась на шаг ближе, ее челюсть подергивалась, а пальцы были согнуты.
Я почувствовала, что у меня дрожат ноги, и скрутило живот. Я была парализована, вилка затряслась в моей руке, с нее посыпался горошек.
– Не смотри на меня! – выкрикнула она.
Я посмотрела налево и направо от себя, не то чтобы, подчиняясь ей, а пытаясь увидеть, нет ли поблизости охранника. Его не было.
Тогда она закричала:
– Сидишь здесь, как размазня, мисс Воображала, а ты есть и остаешься детоубийцей, разве не правда? Ты убила свою маленькую дочку. Что ты за зверь?
Я была не в состоянии что-либо сказать. Я не могла проглотить еду. Я пристально смотрела на нее. Она запрокинула голову назад, словно собираясь выкрикнуть что-то еще, но вместо этого кашлянула и смачно плюнула теплой слюной мне прямо в лицо. Слюна прилипла к краю моей челки и ресницам и стекала каплями с носа прямо в тарелку. Это был второй раз, когда мне плюнули в лицо. Ощущения оба раза были одинаковыми: смущение, стыд, смертельная скука.
– Какие-то проблемы? – наконец подошел охранник.
Я покачала головой. Нет. Никаких проблем. Я дождалась, пока все уйдут, чтобы подойти с подносом к стойке. Ноги по-прежнему дрожали, и я подумала, что, может быть, нездорова. Я видела, как подавальщицы, такие же заключенные, как я, впервые посмотрели на меня. Я больше не невидимка. Меня раздели донага и выставили напоказ, и я хочу умереть. Я хочу умереть.
16
В воскресенье в Чизике был солнечный осенний день, и семейство Дин готовилось к приему гостей. Мэттью радостно суетился на кухне под звуки радио, пока Джессика купала Лилли. Не глядя, выдавив из пузырька пену для ванн под струю воды, она наблюдала, как та превращается в снежные хлопья, всплывающие на поверхность воды. Джессика сняла с Лилли комбинезон и подгузник и позволила ей побрыкать босыми ножками по матрасику для пеленания, лежавшему на полу ванной. Лилли завопила от новообретенной свободы и наготы, подняла головку и захихикала.
Проверив температуру воды, Джессика размешала пену рукой. Подняв дочь с матрасика и держа ее под мышкой, она наклонилась над ванночкой. Как обычно, она позволила ей побрыкать ножками в воде, давая привыкнуть к теплой воде и понять, что ее будут купать. Видимо, от маслянистой пены ее руки
