моментом всего творчества. Вводные строфы исключительно сильно подчеркивали особое значение восьмой главы, что резко повышало ее вес в общей структуре романа.
3 - Читал охотно Апулея... - Апулей (около 125 г. н. э. - ?) - римский писатель. Изобилующий фантастическими и эротическими эпизодами роман Апулея 'Золотой осел' был популярен в XVIII в. П читал его по-французски. В беловой рукописи: 'Читал охотно Елисея' (VI, 619) - имеется в виду поэма В. Майкова 'Елисей, или Раздраженный Вакх' (1771). Травестийная ирои-комическая поэма Майкова, содержащая ряд весьма откровенных сцен, описанных в соответствии с эпической поэтикой классицизма, пользовалась устойчивыми симпатиями П. В 1823 г. он писал А. А. Бестужеву: 'Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:
Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда!
А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,
Когда для пирогов она у ней топилась;
И тем подобною Дидоне учинилась.
А разговор Зевеса с Меркурием, а герой, который упал в песок
И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, что ходят в тот кабак,
Что виден и поднесь в песке сей самый знак
все это уморительно' (XIII, 64). То, что 'Золотой осел' и 'Елисей' противопоставлены чтению Цицерона как равнозначные, обнаруживает и природу их истолкования.
6 - Весной, при кликах лебединых... - реминисценция стиха Державина: 'При гласе лебедей' ('Прогулка в Сарском Селе'. - Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957, с. 172). Современный П читатель легко улавливал эту отсылку.
Пейзаж Царского Села был для П связан с образами XVIII в., и это делало естественными державинские ассоциации.
Однако для читателя последующих эпох, утратившего связь с воспоминаниями поэзии Державина, стихи эти стали восприниматься как типично пушкинские и определили цепь отсылок и реминисценций в последующей русской поэзии (И. Анненский, А. Ахматова и др.). См.: Д. С. Лихачев, 'Сады Лицея'. - В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, IX. Л., 1979.
9 - Моя студенческая келья... - Студенческая келья - сознательная отсылка к лицейской лирике, в которой образ 'кельи' исключительно устойчив. Ср. картину посещения 'кельи' музой:
На слабом утре дней златых
Певца ты осенила,
Венком из миртов молодых
Чело его покрыла,
И, горним светом озарясь,
Влетала в скромну келью...
(I, 124 - 125).
12-14 - Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Стихи дают перечисление основных жанров лицейской лирики: дружеские послания ('Пирующие студенты' - I, 59 - 62 и др.), гражданская поэзия, историческая элегия ('Воспоминания в Царском Селе' - I, 78-83 и др.) и любовная лирика.
В беловой рукописи восьмая (девятая, по первоначальному счету) глава содержала развернутую концепцию поэтической эволюции П:
В те дни - во мгле дубравных сводов
Близ вод текущих в тишине
В углах Лицейских переходов
Являться Муза стала мне
Моя студенческая келья
Доселе чуждая веселья
Вдруг озарилась - Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите хладные Науки!
Простите игры первых лет!
Я изменился, я поэт
В душе моей едины звуки
Переливаются, живут
В размеры сладкие бегут.
IV
Везде со мной, неутомима
Мне Муза пела, пела вновь
(Amorem canal aetas prima)
Все про любовь да про любовь
Я вторил ей - младые други,
В освобожденные досуги,
Любили слушать голос мой
Они пристрастною душой
Ревнуя к братскому союзу
Мне первый поднесли венец
Чтоб им украсил их певец
Свою застенчивую Музу.
О торжество невинных дней!
Твой сладок сон души моей.
V
И свет ее с улыбкой встретил
Успех нас первый окрылил
Старик Державин нас заметил
И в гроб сходя благословил
И Дмитрев не был наш хулитель
И быта русского хранитель
Скрижаль оставя, нам внимал
И Музу робкую ласкал
И ты, глубоко вдохновенный
Всего прекрасного певец,
Ты, идол девственных сердец,
Не ты ль, пристрастьем увлеченный
Не ты ль мне руку подавал
И к славе чистой призывал
(VI, 620-621).
Первоначальный вариант имел отчетливо полемический смысл: развиваясь на фоне обострившейся в критике 1829-30 гг. дискуссии о литературной аристократии и резких нападок Полевого на карамзинскую традицию, концепция П тенденциозно акцентировала близость его к карамзинизму. Литературными учителями и крестными отцами музы были названы не только Державин, но и Карамзин ('быта русского хранитель'), Жуковский ('идол девственных сердец') и даже Дмитриев. П сознательно преподносил читателю стилизованную и тенденциозную картину. Он прекрасно помнил, что отношение к его литературному дебюту со стороны признанных авторитетов карамзинизма было далеким от безусловного признания. Еще познакомясь лишь с журнальными (неполными) публикациями 'Руслана и Людмилы', Дмитриев прислал
