– Но вы с Крисом называете друг друга братьями? Почему?
– Потому что так и есть.
Несмотря на то что Крис сделал, Марк считает его своим братом до сих пор. И это странно, потому что не простил, не отпустил прошлое. Но я не спрашивала его ни о чем. А он не тяготел к откровениям. Только возился со мной: гулял, пересматривал семейные альбомы, подставлял плечо для моих слез; искал, когда я заблудилась в парке и попала под дождь, и злился, когда нашел, а после ухаживал за мной, заболевшей воспалением легких. Он переживал за Катю, но оставался со мной. А Катю искал Крис.
Она пропала после девяти дней папе. Марк себе места не находил. Пытался помочь Крису, но тот сказал лишь, что сам разберется. Я видела его всего раз, но мне хватило, чтобы понять – он найдет Катю во что бы то ни стало. И он нашел через две недели в каком-то подвале, измученную и накачанную наркотиками. Я помню, как Марк переживал, что она не выкарабкается. Как я не находила себе места, готовая сорваться на поиски в любую минуту. Плакала и, кажется, даже разбила часы в гостиной. А Марк до сих пор ездит к Кате в больницу и злится каждый раз на Криса. Меня не пускает, хотя я просилась не единожды. Подслушивала его разговоры, пытаясь выяснить, где лежит Катя. Я не знала, что с ней, но понимала – ей плохо там. Ей некому помочь. И нет у нее никого. Крис и тот бросил.
О Крисе писала пресса: о его успешных сделках за границей, о его новом романе и скорой свадьбе. Марк сжигал газеты в камине, упорно пытаясь связаться с братом. Тот не отвечал. А я спрашиваю у Марка о Кате: как она, что с ней, где? И он все время пытается меня успокоить, что она сильная, выкарабкается. А меня от этого слова потряхивать начинает. Из чего она должна выкарабкаться? Что с ней сделали? Но ни один вопрос так и не нашел ответа.
От воспоминаний ноет затылок и хочется спрятать голову куда-нибудь, чтобы прекратить эту бесконечную стрелянину в черепной коробке. Закусив губу, вдыхаю морозный воздух и наблюдаю, как робкий ветер треплет шелковые лепестки алых роз, норовя сбросить их с мраморного надгробия. Сдувает с раскрасневшихся щек слезы, гладит спину. Нет, это не ветер. Я оборачиваюсь и оказываюсь в кольце сильных рук. Нос утыкается в пропахшее снегом и мужским парфюмом пальто. Такой родной запах, что я не сдерживаюсь – всхлипываю. Моя выдержка трещит по швам, и я тихо плачу.
Ловкие пальцы вынимают шпильки, распускают волосы.
– Вот так лучше, – хриплый голос над головой. – А то заковалась, как в броню.
Я отлепляюсь от мужской груди и смотрю на широкую ладонь, полную острых шпилек. А он сжимает их в кулак, замахивается и выбрасывает. Странно, но становится немного легче, и стрельба в затылке притихает. Как будто Марк сжал ее в кулаке и выбросил одним махом.
Поднимаю взгляд, всматриваясь в задумчивое лицо, наполовину скрытое маской. Марк смотрит куда-то поверх моей головы, а пальцами играет с моими локонами. И впервые не хочется, чтобы он отстранялся, чтобы перестал трогать. Впервые хочется прижаться к нему, раствориться в его надежных объятиях и чтобы он никуда не отпускал.
Усмехаюсь, опуская глаза. Он ведь и так не отпускал все это время. И, похоже, я уже к этому привыкла.
– Это хорошо, – соглашается Марк. А я снова произношу мысли вслух. Ну и пусть. Со мной так лучше, потому что многие вещи я вряд ли когда-нибудь скажу ему сама.
И он прижимает меня к себе так крепко, что дышать трудно. Но я лишь зажмуриваюсь, наслаждаясь его близостью, и губы растягиваются в улыбке.
– Ты улыбаешься, – Марк не может видеть моего лица, но он прав – я улыбаюсь. – Почему?
Он растерян и удивлен. Но, когда я отвечаю, он тоже не сдерживает улыбки.
– Потому что ты рядом.
И это единственно правильный ответ. Единственно правильное ощущение необходимости в нем, которое он взрастил за эти непростые сорок дней.
– Я всегда буду рядом, обещаю. И еще… – он отстраняется ровно настолько, чтобы видеть мое лицо. Он хмурится, и между бровей пролегает морщинка. Я пытаюсь стереть ее большим пальцем, но Марк перехватывает мою ладонь, прикасается к ней губами. Я вздрагиваю. – Прости меня. Прости за все. Я просто…
– Я знаю, – перебиваю его на полуслове. Становится страшно услышать то, с чем я не смогу справиться. Не сейчас. Я еще не готова.
Он кивает, но взгляда не отводит.
– Я найду виновных, Алиса. Я обещаю.
Неделю назад Марк рассказал, что спровоцировало приступ. Наш контракт. Кто-то прислал папе копию брачного контракта и фотографии девушек, с которыми спал Марк. И короткое послание: «Из-за тебя твоя дочь продала себя монстру». В тот вечер я разбила зеркало и, кажется, еще часы. Я кричала, снова обвиняла Марка, пока он не уволок меня в спальню, не прижал к кровати и не вкатил успокоительное.
– Я во всем разберусь. Ты мне веришь?
– Верю, – отвечаю легко, обнимая Марка. Я действительно ему верю. Потому что он не мог прислать того письма, потому что ненавидел фотографироваться. Потому что скрывал и, похоже, стыдился своих пристрастий. Он не мог, потому что за эти сорок дней я поняла, как сильно он любил
