Он сунул руку в карман пальто и теперь вспомнил.
– Ну что ты там? – не терпелось Элен.
– Я… не могу найти ключи. – Он слабо похлопал себя по карманам. – Они же были у меня, когда я…
– О нет. – В ее голосе звучали усталость и раздражение.
Кен проглотил застрявший в горле комок.
– Ну и где же они? – спросила Элен. – Наверно, если бы твоя голова не была пришита к плечам, ты бы…
– Я… я не знаю. Я… должно быть, где-то их обронил.
– Ну так сходи и подними их, – отрезала она.
– Хорошо. Ладно.
Кен едва ли не с отчаянием толкнул дверцу и выбрался на холодный ветер.
– Я скоро, – пообещал он.
Элен ничего не ответила, но было видно, как она злится.
Он захлопнул дверцу и пошел прочь от машины, лицо напряглось. Какой негодяй, он взял деньги и…
И вдруг Кен представил, как пытается объяснить отсутствие ста долларов при сверке счетов. Она ни за что не поверит, будто они просто так испарились. Начнет разнюхивать, выяснит, что это он их снял, потребует объяснений. «О боже, – подумал он, – со мной покончено, покончено!»
Он смотрел невидящим взглядом на огромную неоновую гирлянду на крыше универмага. Внутри ее вспыхивали и гасли большие белые буквы. Он вдруг сосредоточился на них.
ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА – темнота. ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА – темнота. ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА – темнота.
Ткань повествования
Когда я вошел в автобус, они обе уже сидели в третьем ряду справа от прохода. Маленькая женщина, сидевшая ближе к проходу, смотрела на свои колени, на которых обессиленно покоились ее руки. Вторая смотрела в окно. За окном почти стемнело.
Напротив них оставалось два свободных места, так что я положил чемодан на багажную полку и сел. Дверцы захлопнулись, и автобус выехал со станции.
Некоторое время я развлекался тем, что смотрел в окно и листал захваченный в дорогу журнал.
Потом я поднял глаза и взглянул на двух женщин.
У той, которая сидела ближе, были сухие, безжизненные светлые волосы. Они походили на волосы куклы, которая долго лежала на полу и запылилась. Кожа у женщины была белая, и все лицо казалось вылепленным из свечного сала чьими-то торопливыми пальцами: один щипок – подбородок, другой – рот, третий – нос, по щипку на каждое ухо и, наконец, две грубые дырки для глаз-бусинок.
Она говорила руками.
Я ни разу еще такого не видел. Нет, я читал об этом и встречал изображения жестов из азбуки глухонемых, но никогда не видел, как это делается, вблизи.
Короткие бледные пальцы энергично мелькали в воздухе, словно ее голову распирало множество интереснейших идей, какие она обязана была высказать и боялась растерять. Пальцы сгибались и растопыривались, за считаные мгновения они принимали дюжины различных положений в пространстве. Она вырисовывала руками компактные фигуры одну за другой, растягивая и сжимая свой беззвучный монолог.
Я взглянул на вторую женщину.
Усталое худое лицо. Она откинула голову на подголовник, и ее бесстрастный взгляд был прикован к жестикулирующей компаньонке. Никогда не встречал таких глаз. Они совершенно не двигались, в них не было ни единого проблеска жизни. Она смотрела на глухонемую и монотонно кивала головой, словно автобус ехал по кочкам.
Время от времени она пыталась отвернуться к окну или закрыть глаза. Но каждый раз вторая женщина протягивала пухлую руку и дергала ее за платье, тянула, вынуждая компаньонку снова следить за бесконечным танцем белых рук.
Мне показалось просто невероятным, что кто-то вообще в состоянии это понимать. Руки мелькали так быстро, что мои глаза за ними не поспевали. Это было просто мельтешение взбудораженной плоти. Однако вторая женщина все кивала и кивала.
