В своем – беззвучном – роде эта глухонемая была настоящей балаболкой.
Она не останавливалась ни на секунду. Она вела себя так, словно была обязана сохранять темп, иначе ее ждет неминуемая гибель. Дошло до того, что мне уже стало слышаться, о чем она говорит, я почти представлял себе непрерывно журчащий ручей глупостей и сплетен.
Иногда, похоже, речь заходила о чем-то кажущемся ей невероятно забавным, настолько невыносимо смешным, что она спешно разводила руки ладонями наружу, как будто отталкивая от себя нахлынувший на нее поток веселья, чтобы он не раздавил ее своей массой.
Наверное, я довольно долго глазел вот так, потому что они вдруг заметили это и обе посмотрели на меня.
Не знаю, чей взгляд поразил меня больше.
Маленькая глухонемая смотрела на меня глазками, похожими на твердые черные бусины, нос-кнопка подергивался, рот изгибался в похожей на натянутый лук усмешке, а пальцы, словно клювы прокаженных птиц, пощипывали ткань цветастого платья на коленях. То был взгляд уродливой куклы в человеческий рост.
Вторая женщина смотрела со смутной жаждой.
Ее темные глаза пробежали по моему лицу, потом резко перешли на тело, и я заметил, как грудь под темным платьем внезапно напряглась, приподнимаясь, после чего я отвернулся к окну.
Я сделал вид, будто любуюсь полями, но все равно чувствовал, как обе они сверлят меня пристальными взглядами.
Затем, краем глаза, я увидел, как глухонемая снова вскинула руки и принялась ткать свои безмолвные гобелены. Прошло несколько минут, и я опять посмотрел на эту пару.
Худощавая женщина снова в стоическом безмолвии смотрела на руки. Да, устало кивала она, да, да, да.
Я почти задремал, глядя на мелькающие пальцы, на качающуюся голову. Да, да, да…
Внезапно я проснулся: кто-то энергично теребил меня.
Подняв глаза, я увидел глухонемую, эту неутомимую прялку. Она тянула меня за пиджак, пытаясь поднять с места. Я смотрел на нее в сонном недоумении.
– Что вы делаете? – шепотом спросил я, позабыв, что она не слышит.
Она продолжала решительно тянуть меня, и каждый раз, когда автобус проезжал мимо очередного фонаря, я видел белое лицо и черные глаза, блестящие бусины, вставленные в восковую плоть.
Мне пришлось подняться. Она все тянула, а я был слишком сонным, чтобы собраться с мыслями и отразить столь решительный натиск.
Когда я встал в проходе, она плюхнулась на мое место и подтянула ноги, вытягиваясь на оба сиденья. Я стоял в недоумении. Затем, поскольку она притворилась, будто бы мгновенно заснула, я развернулся и посмотрел на ее компаньонку.
Она сидела, спокойно глядя в окно.
Я медленно шагнул и сел рядом. Поняв, что она не собирается ничего объяснять, я спросил:
– Зачем ваша подруга так сделала?
Женщина повернулась и посмотрела на меня. Она оказалась еще более худой, чем я думал. Ее цыплячья шея дрогнула.
– Это была ее идея, – сказала она. – Я ни о чем ее не просила.
– Какая идея?
Она посмотрела на меня внимательнее, и я снова увидел в ее глазах ту смутную жажду. Жгучую жажду. Желание полыхало в ней жарким огнем. Я почувствовал, как забилось сердце.
– Вы сестры? – спросил я, только бы прервать тревожное молчание.
Она ответила не сразу. Потом лицо ее напряглось.
– Я ее компаньонка. Платная компаньонка.
– О… Наверное, это… – Я забыл, что собирался сказать.
– Вы не обязаны со мной разговаривать. Это была ее идея. Я ей ничего не предлагала.
Мы сидели в неловком болезненном молчании, я тупо таращился на нее, она смотрела в темноту за окном. Затем женщина повернула голову, и в ее глазах заблестел свет уличных фонарей.
– Она все время говорит, – произнесла она.
– Что?
– Все время говорит.
– Забавно, – я неловко улыбнулся, – в смысле, называть это разговорами. То есть…
– Я уже не вижу ее рта, – продолжала она. – Ее рот – руки. Я слышу, как она разговаривает руками. У нее голос словно скрипучие шестеренки. – Она судорожно вздохнула. – Господи, сколько она болтает.
Я сидел молча, разглядывая ее лицо.
