парализовал меня. Не знаю, как остальные пассажиры могли при этом спать. Но спали не все. Одна из них точно наблюдала.
Внезапно холод ночи возвратился, все было кончено, она быстро отстранилась, и платье сердито зашуршало, когда она одергивала подол, словно возмущенная пожилая леди, которая случайно выставила напоказ лодыжки. Она отвернулась и стала смотреть в окно, как будто меня больше не было рядом. Я в отупении наблюдал, как вздымается и опадает ее спина, ощущая, что начисто лишился сил, что все мои мышцы сделались ватными.
Затем я кое-как привел одежду в порядок и с трудом вышел в проход. В тот же миг глухонемая соскочила с места и протиснулась мимо меня, внезапно совершенно проснувшаяся. Я заметил, как взволновано ее лицо.
Опустившись на прежнее место, я снова посмотрел через проход и увидел, как толстые молочные пальцы сжимаются и трепещут, плетя в воздухе жадные вопросы. А худая женщина кивала и кивала, и глухонемая не позволяла ей отвернуться.
Немой
Мужчина в темном плаще приехал в Джерман-Корнерс в пятницу днем, в четырнадцать тридцать. Через зал автобусной станции он прошел к буфетной стойке, за которой полная седая женщина протирала свои очки.
– Скажите, пожалуйста, – спросил он, – как мне найти представителя власти?
Женщина посмотрела сквозь очки без оправы на высокого приятного мужчину, чуть моложе сорока лет.
– Какой еще власти? – удивилась она.
– Ну, как бы это сказать, констебля. Или…
– Шерифа?
– Да, конечно, – улыбнулся мужчина. – Как мне найти шерифа?
Получив указания, он вышел со станции. День был пасмурный. Дождь накрапывал с самого утра, когда он проснулся в автобусе, медленно ползущем по горам в сторону Каска-Велли. Мужчина поднял воротник, сунул руки в карманы плаща и торопливо пошел по Мейн-стрит.
Он испытывал острое чувство вины, из-за того что не приехал раньше, но ему столько всего нужно было сделать, чтобы разобраться с проблемами своих двоих детей. Даже зная, что с Хольгером и Фанни что-то случилось, он смог уехать из Германии только теперь – спустя почти год после того, как получил последние известия от Нильсенов. Жаль, что Хольгер выбрал такую глухомань для своей части четырехстороннего эксперимента.
Профессор Вернер прибавил шагу, ему не терпелось узнать, что стряслось с Нильсенами и их сыном. Успехи мальчика были просто феноменальны, они в самом деле всех вдохновляли. В глубине души Вернер опасался чего-то ужасного, но все же надеялся: все живы и здоровы. Но если так, то чем же объясняется их долгое молчание?
Вернер с тревогой покачал головой. Возможно, все дело в городе? Экленбургу пришлось несколько раз переезжать, чтобы укрыться от любопытных взглядов – иногда безобидных, а порой и откровенно враждебных. Что-то похожее могло произойти и с Нильсеном. Общественное мнение маленького городка иногда принимает ужасающие формы.
Приемная шерифа располагалась через квартал. Вернер еще быстрей зашагал по узкому тротуару, затем открыл дверь и вошел в большой, жарко натопленный кабинет.
– Да? – сказал шериф, подняв взгляд от стола.
– Я хотел бы узнать об одной семье, – начал Вернер. – Их фамилия Нильсены.
Шериф Гарри Уилер растерянно уставился на высокого незнакомца.
Кора гладили брюки Пола, когда зазвонил телефон. Вернув утюг на подставку, она прошла через кухню и взяла трубку:
– Да?
– Кора, это я.
Ее лицо тревожно напряглось.
– Гарри, что-то случилось?
Он не ответил.
– Гарри?
– Приехал один человек из Германии.
