зря.
Поняв, что босс молчит, Нафаня разлился соловьём:
— В храме я ставил свечки за здоровье души! Всей нашей братве! Только… учинил перепутку: поставил свечки за здоровье в то место, где ставят за упокой. Господь, видно, обиделся и набил мне рожу… – прояснил обстоятельства Чуда секретарь.
— Херня и сказка! – последовала реакция босса.
Секретарь признал, что Михал Михалыч в свои 35 лет – уважаемый главарь мафии, а он в свои 35 лет – всего лишь Нафаня со смешной фамилией. И ему стало неловко за Чудо.
— Ладненько, с доской я дорешаю сам, сказочник, — резюмировал босс, нетерпеливо глянув на наручные часы. — А ты встречайся с братэлой и получи фотку Клюева! Предъявим бомжу на опознание!
Сотовый телефон шефа сыграл «Вальс». Михал Михалыч оборвал рингтон быстрым нажатием пальца на кнопку, и поднес трубку к вкрадчивому уху:
— Что!?.. Опознали?.. А Горилла?.. Почему ты молчал?.. Да… Держи меня в курсах.
Нафаня попытался подслушать диалог, но бесполезно. Телефон шефа не допускал разглашения голосов без ведома владельца.
— Звонил мой адвокат, — неохотно разгласил главарь столичной мафии. — Чеснок разбился на трассе, насмерть. А Горилла ещё с утра в морге, подрался с кем-то…
— А вы меня, Михал Михалыч, назвали сказочником! – с превосходством заулыбался Нафаня. — Это чё, блин, получается? Только я поставил Чесноку свечку за упокой — он разбился. А Гориллу, вы только вкурите смысл! Самого Гориллу, что гнул у нас руками подковы! — избили в усмерть.
Михал Михалыч послал свой реализм «гулять в садик», а сам нечаянно затянулся тлеющей стороной сигары:
— Чего ты там болтал про свечки? Поставил за здоровье туда, куда ставят за упокой?..
— Ага, — блеснул самодовольной улыбкой Нафаня. — Себе только воткнул в нужный Подсвечник. И то благодаря одной богомольной убогой…
Михал Михалыч проплевался полусгоревшим пеплом:
— А мне!?
— Вам поставил свечу самому первому! Ведь вы — самый лучший главарь мафии из всех главарей, которых я знаю!
Босс шалыми глазами вновь осмотрел синячище помощника под левым глазом.
— Видел остолопов. Но таких, блять… – натурально забздел шеф, вероятно – впервые в жизни.
— Михал Михалыч, не называйте меня остолопом! – ультимативным тоном попросил Нафаня. — Да… я знаю, что я — толстый, некрасивый и не очень умный тип. И у меня писечное недержание по ночам. Но я не остолоп.
Секретарь с печальными глазами побрёл к Офису. Михал Михалыч лирично глянул вслед:
— Пожалеть его, а?
26. Гжельский винегрет
Братья-близнецы Андрюшкины встретились в ресторане «Садко», на Тверской улице. Они съели четыре килограмма еды и выпили два литра пунша. Походя, вспомнили детство и поделились текущей житухой, затем приступили к разговору о насущных делах.
— Это Валера Клюев, – Аристофан передал фотографию брату.
— Вот они какие – везунки! – Нафаня бережно принял снимок.
Мордовороты – Кибалда и Скальпель, в статусе «подчиненных Нафани» — отошли отлить.
— Вот они какие – везунки! – повторил Нафаня, бездумно глядя в чью-то харю за одиноким столиком. Харя принадлежала как раз предмету разговора. Клюев кушал гжельский винегрет и размышлял о том, чем же за него заплатить. Он тупо смотрел в свою тарелку, не видя ничего и никого вокруг.
Нафаня провёл сравнительный анализ обеих харь. И понял, что обе физии – это есть одно лицо. Брателло обратился к Аристофану за подтверждением, что тот и сделал. Теперь осталось пленить Клюева и предъявить его бомжу лично, для опознания. Хотя и так всё ясно… Инкассацию Михал Михалыча грохнули дезертиры. Вполне, что Клюев не мочил братву на Помойке. Зато он – стопудово один из дезертиров!
— Нафаня! Мне жалко Клюева! Отпусти его! – вдруг плаксиво попросил армеец.
— Аристофан! Если я не доставлю Клюева к Михал Михалычу — то он отрежет мне яйцо! – индифферентно возразил мафиоза.
— Я не хочу, чтобы ты потерял яйцо, — резюмировал армеец, вытирая «мокрые» глаза.
