– Или что?
– Я хочу сказать, у меня нет желания вмешиваться…
– Тогда вы выбрали странный способ этого не делать.
– …но если ты не до конца уверена в своей… в своих чувствах или в его намерениях, ты могла бы отложить это, написать ему…
Сара понурила голову. На Джеймса она по-прежнему ни разу не взглянула.
– Быть может, не стоит столь решительно рвать с Лонгборном.
Она не отвечала.
– А может быть, – продолжал он, – ты захочешь, чтобы я написал ему вместо тебя?
Теперь-то она удостоила его взглядом! Ее глазищи так и впились в его лицо.
– А вы, я посмотрю, очень в себе уверены, да, мистер Смит? – Она шагнула к нему, откинув волосы со лба. – Думаете, вы здесь один-единственный, у кого есть мозги, да? А я так, пустое место. Безмозглая, как кукла или игрушка какая-то.
– Вовсе нет, у меня и в мыслях такого не было.
– Ну вы же явно подумали, что я не умею писать.
– Не все же умеют.
– В воскресной школе – так вы про меня думаете – ее, должно быть, научили читать Евангелие, и все. Но на самом деле мой отец был человек образованный, и он научил меня писать, когда я была еще совсем маленькой. Но вы и мысли не допускаете, ни на минуточку, что я могу быть такой, да? Ну конечно. Потому что вы на меня смотрите свысока. Совсем ни во что меня не ставите.
И вновь Сара предстала перед ним иной. В ней было целомудрие, была независимость, но, кроме этого, он вдруг разглядел неистовое желание быть замеченной, настоятельную потребность в том, чтобы с ней считались. Джеймс вдруг почувствовал к Саре такую нежность, что чуть не задохнулся. Ему хотелось сказать ей: «Не важно, что я о тебе думаю, это не имеет ни малейшего значения…»
– Вы воображаете себя таким умником, потому что у вас есть книги, потому что вы путешествовали и повидали свет. У вас даже есть доказательства – эти ваши затейливые ракушки, а теперь, когда я тоже пытаюсь что-то сделать для себя…
– Мои
Она осеклась и замерла на полуслове, поняв, что проговорилась.
– Нет, не подумайте, я просто прибиралась…
Его обожгло, будто резко отодрали бинт вместе с присохшей кожей. Он выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.
Она заторопилась:
– Я никому не сказала, так что можете не беспокоиться.
Джеймса пробрала холодная дрожь. Пустынный склон холма, бездонное небо над ними, и она так свободно рассуждает об этих вещах, свидетелях другой жизни, привезенных с другого конца света.
Сара отошла к своему сундучку и сердито пнула его, как видно, от смущения:
– Сейчас я была бы уже на полдороге к Лондону.
– Я тебя не держу.
Сара, скрестив руки, оглядела лежащую перед ними долину. На фоне бледнеющего неба четко вырисовывался ее профиль. И вдруг она нагнулась, обеими руками подхватила сундучок и решительно зашагала прочь по дороге.
– Сара! – Он бегом догнал ее, схватил за руку.
Она выворачивалась, отбивалась, пыталась освободиться. Джеймс чувствовал сопротивление тонкой, но сильной руки.
– Сара.
Она вырывалась – Джеймс держал, мягко, но непреклонно.
– Напиши ему. Я все улажу: договорюсь о бесплатной отправке письма, даже сам отнесу твое письмо на почту. Если он приедет сюда за тобой и возьмет тебя в жены, увезет в Лондон, если ты сочтешь, что будешь с ним счастлива… – Слова полились свободно, неожиданные, удивительные даже для него самого, заставив ее глядеть, не отрывая от него широко открытых глаз. – Я обещаю не мешать, не стоять у тебя на дороге. Я бы и не смог. Но сегодня я
Он ждал, затаив дыхание, но она только дергала и крутила руку, пытаясь вырваться:
– Пустите меня.
– Сара. Это все изменит навсегда. Сейчас ты еще можешь вернуться в Лонгборн, и никто не узнает о том, что случилось этой ночью. Я умею хранить тайны. Действительно умею, клянусь тебе. Но, когда все проснутся и обнаружат, что ты убежала, возврата не будет. И это тебя запятнает.
Кровь стучала у него в ушах. Ему было страшно. А ведь прошли годы с тех пор, когда он в последний раз испытывал страх.
– Пожалуйста.
