Джеймс попробовал заговорить с кобылой по-испански. Смешно, он и знал-то одни ругательства да еще умел потребовать пива, а все же звуки знакомого языка ее, казалось, успокоили. Она глядела на него темными, как дикая слива, глазами и тыкалась мордой, похожей на ивовую плетенку, обтянутую старым, потертым бархатом.
Прохладной осенней ночью в Эстремадуре Джеймс устроился под орудием и погрузился в забытье. Он заткнул уши мхом, чтобы отгородиться от города и лагеря, от звуков музыки, любви и драк. Ему снилось, что пушка – его мать, он ее детеныш, а сержант Пай и остальные трое – его несчастные однопометники.
Уже настала зима, а их отряд так и не добрался еще до этой, Саламандры, что ли, города-ящерицы. Кажется, к этому времени они снова шли на восток по поросшей сухим кустарником пустыне. Джеймс не мог уразуметь смысла всех этих поворотов и зигзагов. Когда они наконец дошли, город был пуст.
Местные жители попрятали скот и провизию, только этим можно было объяснить пустые склады, скотобойни, амбары, дворы. Солдаты хватали и поедали все, что попадало под руку, и все равно их постоянно мучил голод.
Как-то за полдень отряд Джеймса прочесывал небольшую дубовую рощу в надежде обнаружить спрятанных овец, коров или, на худой конец, добыть дичи. Ничто не предвещало удачи, но голод гнал их вперед. В редкой, высохшей рощице не было слышно птичьих голосов, даже горлицы не ворковали. Солдаты закоченели, изо рта валил пар. Они шли в горестном молчании, лишь сухие листья шуршали под ногами. Пай собрался было открыть рот и сорвать на досаду на подчиненных, как вдруг раздался топот и шумное сопение. Развернувшись, Джеймс увидел, что по склону прямо на них несется кабан. Пай торопливо зарядил мушкет. Выстрел разнес щетинистую морду, превратив ее в кровавое месиво, но полумертвый зверь по инерции бежал прямо на них. Джеймс увернулся, Пай отскочил в сторону, остальные разбежались. Кабан, уже почти мертвый, ударился о ствол и остановился, подогнув передние ноги. Солдаты молча глядели на него. Спустя несколько мгновений зверь захрипел и повалился на бок, пуская кровавые пузыри. Воцарилась тишина, и Джеймс захохотал от облегчения, в первый раз за долгое время тугой узел у него внутри немного ослабел. Нынче вечером они наедятся до отвала.
– Яблочек ни у кого нет? – спросил сержант Пай. – Соус бы сделали.
– Яиц бы, – сказал Джеймс, – яичницы с беконом.
Он присел на корточки возле мертвого зверя и заметил набухшие, покрасневшие соски.
– Это свинья. И поросята где-то рядом. – Джеймс поднялся на ноги. – Слушайте.
Было очень холодно. Смеркалось. Они постояли в тишине. Звук был очень высоким, почти неслышным – попискивание тоненькое, слабое, вроде писка летучей мыши. Джеймс поднял руку и махнул остальным, призывая следовать за ним. На полпути к вершине холма обнаружилось логово, вырытое между корнями деревьев, а в нем выводок. Полдюжины поросят маленькими глазками смотрели на людей. Крепенькие, вскормленные молоком и желудями, они сонно помаргивали светлыми ресничками. Джеймс нагнулся и ухватил одного за ногу, а остальные с визгом бросились врассыпную. Солдаты кинулись вдогонку по склону. Хохот, проклятия, оклики – они разбежались в разные стороны, беспечно, как дома, когда на ярмарке ловят смазанного салом поросенка.
Джеймс изловил одного, зажал между коленями и штыком проткнул ему горло. Поросенок задергался, потекла кровь. Там, в Англии, на ферме, Карга собрала бы кровь в ведро и приготовила кровяные колбаски. Ну кто бы мог подумать, он заскучал по старой стерве и ее стряпне, вот до чего дело дошло.
Они тихо шли вперед с мушкетами за плечами. Двое несли срезанную жердь, на которой покачивалась подвешенная свинья. Со второго шеста, маленькие, как кроты, свисали поросята. Наступила ночь, но путь к лагерю освещала полная луна.
Джеймс подумал, что это, кажется, и есть счастье, как вдруг его охватил страх. Он невольно начал озираться. Солдаты шли по сухой лощине, между скалами и низкорослым колючим кустарником. Высохшие зимние травы, шурша, цепляли их за гетры. В лунном свете все казалось синим и белым. Вроде бы ничего не изменилось, но только им грозила опасность. Он чувствовал ее нутром. И это была не открытая прямая угроза, вроде дула мушкета перед глазами или громадного кабана, несущегося с холма. Тут опасность иного рода, из тех, что подбирается исподтишка и застает врасплох.
Джеймс скинул с плеча мушкет:
– Сэр?
Камни да трава, а выше по склону – заросли козьей ивы и каменные россыпи. Стояла тишина, но была она зыбкой, непрочной, словно сдерживаемое дыхание.
– Сержант Пай, сэр?
Пай глянул на Джеймса, и улыбка у него на лице застыла. Он поднял руку, призывая всех к тишине. Потом заговорил тихим шепотом:
– Ты что-то видишь, парень?
Весь отряд, замерев, оглядывал лощину, хватаясь за оружие. Настроение мигом переменилось; они непростительно забылись, вели себя беспечно, да и Пай недосмотрел.
– Ну, мои крошки, – выдохнул Пай, – подберите юбчонки и давайте выбираться отсюда.
Дальше шли молча, слышался лишь стук подошв по сухой земле да хриплое дыхание вырывалось из пересохших глоток. Скоро лощина закончится, им
