Онежское озеро рудокопов, так трое из них – биармы. Какие-то родичи тех, кого мы будем называть ненцами. Они мне обещали много-много золы привезти от сожженной ламинарии…
– А-а! – догадался интерн. – Йод?
– Он самый. И так во всем! Забудь пока о шприцах, не приучай людей к продвинутой медпомощи. Пользуйся тем, чем тут принято лечиться, а здешние травники знают в тысячу раз больше наших современников. Так что и ты будешь учиться, и помощников учить.
– Я понимаю, – улыбнулся Федор. – Хотя, если честно, подумал сперва, что вы меня просто пугаете. Так я не боюсь. Здесь же очень интересно! То, о чем я мог узнать из компьютерных игр, здесь случается наяву… Или рыцарей нет еще?
– Рыцарей-то? Да почему, завелись уже.
– А девушки здесь как?
– О-о-о! На одной из местных красавиц я женюсь будущей весной. Кстати, о красавицах. Взгляни во-он на ту девушку! Видишь?
– Вижу…
Я коварно улыбнулся. Интерн, как водится, завис. Девушка в шубке, в вязаной шапочке, модной у карел, дефилировала с коромыслом на плече. Его оттягивала пара не слишком объемистых ведер, и красавица плавно покачивала бедрами, удерживая груз, – высокая, стройная, белолицая, глазищи синие, если и постреливают, то залпами, и сразу наповал.
– Ее зовут Рогнеда, – сказал я, – но ты особо не засматривайся.
– Почему? – вытянулось лицо у Федора. – Она… замужем?
– В том-то и дело, что нет! Рогнеда – старая дева.
– Старая?!
– Ну, да. Ей уже семнадцать.
– Шутите?
– Какие шутки? Здесь замуж выходят в шестнадцать, а то и в пятнадцать лет. А Рогнеда… Понимаешь, род ее увял, а семья маленькая. Некому было девицу наставлять и жениха выбирать. А сама она за кого попало не пойдет – подросла да поумнела. Подкатывали уже к ней, сватались – всем на дверь указала. Разборчивая у нас Рогнеда… Ладно, хватит об этом. Яшка, на твоей совести обучение интерна разговору на местном наречии
– Есть! – прогнулся Амосов.
Вернувшись к церкви, я оглянулся вслед Яшке с Федором. Сбил меня этот интерн с мысли. Но лишним он тут не будет, это точно.
Хватит ли ему стойкости, чтобы перенести тутошние лишения? Хороший вопрос. А у нас, у четверых «отцов-основателей», ее достаточно? Не сдадим мы? То-то и оно.
Больница… Больница – это хорошо. А еще я хотел подсказать Яшке, чтобы он банк выстроил. Большой, из камня. Бревенчатый банк – это несерьезно, а каменный не сгорит. Пусть хранит людские сбережения, а то тут пока один вид «вклада» – клад. Закапывают в огородах горшочки с дирхемами на радость будущим археологам.
Можно будет и кредиты выдавать под проценты. Ростовщичество – это выгодно.
Неожиданно мои мысли перебил подскакавший «дядька». Звали его Крут, и был он мне симпатичен. Когда другие дядьки ворчали, осуждая мои учения, Крут помалкивал. А однажды сказал мне, что молодец-де я, правильно все делаю. Вздохнул даже. Вот, говорит, если бы двадцать лет назад мы вот так же стояли да строй держали, не сгорела бы Ладога. А то пришел конунг свейский Эйрик, да и спалил на хрен[11].
Крут завидел меня и прибавил прыти коню. Подскакав, он крикнул:
– Рать движется сюда! Большая! Урмане идут! Как бы не десять сотен их. Идут лесом на лыжах!
Я похолодел. Урмане – это норманны. Викинги! Вот же ж суки какие… Нашли время! Дружины нет, одни отроки оставлены – приходи и бери, что хочешь… Ну-ну.
Я почувствовал, как разгорается во мне злость, как крепнет холодная решимость.
– Далеко они?
– Идут медленно и скрытно. Мои следили за ними, а Сулев – знатный охотник, его не слышно и не видно. Говорит, что урмане на подходе, а передовой отряд место искал для стоянки. Переночуют они, а завтра утром выйдут к Заполью.
Заполье – это на левом берегу, за цитаделью. Там лес сведен сильно, лишь отдельные рощи шумят, а на свободном месте поля раскинулись.
В отличие от русских беговых лыж «скидх» викингов были тихоходными – бойцы скользили на одной длинной левой лыже, отталкиваясь короткой правой. Заполье…
Стало быть, завтра утром встретим этих бандюков на полях. Уж какой их там конунг ведет, не знаю, но разграбить и спалить Новгород я им точно не дам!
Глава 17,
