Похоже, в известной мне исторической последовательности Игорь подхватил тяжелый комплекс неполноценности – он всю свою жизнь доказывал, какой он крутой, не хуже «дяди Олега». И ничего у него не получалось.
Олег Вещий к вратам Константинополя щит свой приколотил, беря город под свою символическую защиту, и паруса ему шелковые пошили греки, и золота отвалили – будь здоров, а Ингорь послал свой флот туда же – и пожгли его на хрен. И так во всем.
– Ингорь! – послышался трубный глас Рогволта. – Вот ты где! А я уже обыскался. Пошли, кушать пора.
– Я еще не хочу есть, – пробурчал Рюрикович, насупясь.
– Приказ командира, – развел руками я, – надо выполнять. А Рогволт пока что твой командир. Вот вырастешь, станешь князем, и тогда сам будешь Рогволту приказывать, чтоб кашу ел!
Ингорь заливисто рассмеялся и протянул ладошку воеводе. Рогволт осторожно взял ее несколькими пальцами и повел пацана, мне подмигнув.
Топайте, топайте…
Может, и выйдет толк из Ингоря? Не разбалуют его, не превратят в «мажора». И не сгинет мужик бесславно, по своей же глупости или жадности, вдвойне обложив древлян…
Хотя тут явная неувязочка выходит. Чего-то схитрил летописец. Сами считайте. Родился Ингорь в 878-м. Стало быть, когда он женится в 903-м, ему стукнет двадцать пять. А Святослав родится лишь в 944-м!
Ну, допустим, князь выйдет мужиком хоть куда и в шестьдесят восемь (хотя какие от старца дети?). А княгиня Ольга как же? Ежели она замуж вышла в шестнадцать лет, то в 944-м ей будет пятьдесят семь! Вы меня извините, конечно, но старушки не рожают, даже если вполне себе бодренькие. И есть еще одно интересное свидетельство.
Когда Святославу исполнилось двенадцать, Ольга вместе с ним побывала в Константинополе, гостила у императора. И тот был очарован ее красотою!
Константин Багрянородный что, геронтофилией страдал, чтобы очаровываться семидесятилетней старицей?
Вывод один: Ольга забеременела в шестнадцать, как тут и полагается. Выходит, родилась она в 927-м. Пожалуй, что так.
Но зачем же это было скрывать?
Выводы? Скорей всего, Ольга стала второй женой князя – не зря же греки прозывали его Ингорем Старым!
Пожалуй, что так, и никак иначе.
Или же род Рюриковичей завял на Олеге, сыне малолетнего Ингоря. Есть такие, малость туманные сведения – дескать, сгинул Олег Ингоревич в 925-м, Тьмутаракань обороняя.
Тогда становится понятным, чего это летописец хитрил. Получается, что Святослав никакого отношения к Рюриковичам не имел, что родился он, может, и от Ингоря, но явно не от того, коего Рогволт ныне пестует. Видать, славянская (тут говорят – славинская) безродная знать сменила варягов, а кто ж ее такую слушаться будет? В здешнем времени законность власти – очень серьезная тема.
Вот был такой Хлодвиг, первый из династии Меровингов. Правил франками лет за четыреста от времен нынешних. А вот галлы не признавали его королем, для них по-прежнему легитимной была власть римского императора.
Но Хлодвиг не дурак был – направил он послов к базилевсу Юстиниану, императору ромеев, как бы правопреемнику Рима. А тому не жалко было грамоту накропать – все равно Галлия не в его власти. Так и отписал – дозволяю, мол, Хлодвигу править.
И все – народ мигом угомонился. Раз уж император дает «добро», стало быть, король настоящий! Будем слушаться.
Может, и так было…
Утомившись от размышлений, я добрел до своего шатра и залег спать. Завтра отплываем.
Глава 25,
в которой лес встречается со степью
Ближе ко граду Киеву Днепр разлился широко и вольно, утишил течение свое, как тот чиновник, считающий несолидным торопиться в его-то положении.
В отличие от прозрачных северных рек, воду которых можно было пить без опаски, Днепр нес с собой мутьевые потоки, которые то тут, то там намывали голые островки, быстро зараставшие травой, мать-и-мачехой да лопухами.
Эти пятачки суши были эфемерны, хоть некоторые из них и держались годами. В хорошее половодье их могло и смыть начисто или сместить, завалить топляком и всякой дрянью.
Холмы по правому берегу поднялись еще выше, покрываясь соснами. Ближе к реке все заросло ивняком да липами, чуть далее жестяно шелестели дубы.
Степь еще не просматривалась, но ее горячее, терпкое дыхание чувствовалось уже – лес прибрежный то и дело прерывался широкими травянистыми прогалами, авангардом степных раздолий. Дальше к югу деревья сойдут на нет, леса ужмутся до редких рощиц близ воды, а после и вовсе нечему станет тень отбрасывать – один ковыль до горизонта волноваться станет широкими разливами.
