завязавшего с алкоголем по строгим медицинским показаниям. Тот натурально спаивал свой отдел, зато сам был уже который год как огурчик.
Вдруг и у меня получится, думал Коля, вот только зачем? Тоска же сизая.
– Человек в завязке становится восприимчив ко всякой наукообразной ахинее, – вещал тем временем Моисеич. – Несмотря на образование. Как ни странно, особенно страдают технари…
– Да-да, им кажется, что они своей алгеброй объяснят любую гармонию, – подсказал Коля.
– Точно! Вот и пролетают на фигне вроде сыроедения или язычества. Видал я таких фраеров… Береги себя, Коля! Не хочу, чтобы ты стал маньяком. Лучше и правда, когда очухаешься, садись за роман! Зря ты, что ли, бросил пить?
– Старик, ты гений! Давай мой роман вместе напишем! – предложил щедрый Коля. – Как Ильф и Петров! Бабки пополам.
– Сначала оклемайся. А то мне, когда на тебя смотрю, почему-то на ум приходят не Ильф и Петров, а Синявский и Даниэль. Ты и правда так глядишь, будто что-то замышляешь.
Напрасно Моисеич это сказал – мысли у Коли сразу пошли в антисоветском направлении. Он отлучился как бы в туалет и незаметно свистнул из книжного шкафа ту самую историческую «хреновину», опасную для неподготовленного человека, а для человека в завязке – вдвойне. Пристроил книгу в прихожей так, чтобы не отсвечивала, и можно было ее прихватить с собой в одно движение, уходя домой.
– История это идеология. Шаг вправо, шаг влево от генеральной линии ведет к цугундеру! – распинался на кухне Моисеич. – Прыжки на месте еще разрешаются, но не приветствуются… Это скучно. Это душно. Это противоречит естественной тяге индивидуума к свободе. Но вот что я тебе скажу, друг мой Колька. Будучи молодым и горячим, я считал: если у нас почти ничего нельзя, а на Западе совсем все можно – значит, они умнее нас. А вот фигушки. У нас, конечно, гайки слишком закручены. А у них вообще нет гаек! И то, и другое неправильно. Но, пока мы сидим в болоте и квакаем хором, Запад может уйти в такую ересь, что наше болото покажется раем!
– Я бы предпочел ересь, – сказал Коля. – Но чтобы хоть какое-то движение. Ты заметил, что в последние годы совершенно нечего читать? Я выписываю «Москву», «Новый мир» и «Роман-газету». Где-то с конца восемьдесят второго я уже не понимаю, зачем это делаю. По инерции. Там глухо, Моисеич. У нас принято ругать советскую прозу, весь этот соцреализм, но ведь появлялось каждый год по несколько вполне терпимых романов. Теперь – пустота. Никакие книги ни о чем. А эстрада? Обратил внимание, как расцвел жанр пародии? Целые концерты одних пародистов. Но, если присмотреться, они не пародируют, а паразитируют – на песнях и фильмах двадцатилетней давности, на артистах, которым сто лет в обед… Это страх прямого высказывания, Моисеич. Искусство утонуло в болоте, где мы сидим и квакаем хором…
Моисеич пожал плечами и налил себе еще. Он знать не знал, что такое «Парад пародистов». Он не выписывал «Роман-газету». И вряд ли вообще догадывался, зачем она. У него не было даже телевизора.
Счастливый человек, подумал Коля, аж завидно.
– Не надо ереси, – сказал Моисеич. – Ересь всегда кончается преступлением против человечности. Просто запомни это. Вот например: Сталин ввел инквизицию, перестрелял еретиков и попутно сделал очень больно всей стране. Теперь представь, что победил еретик Троцкий. Мы бы пошли войной на Запад ради торжества мировой революции – и нас бы съели с говном. А потом еретик Гитлер захватил бы Европу – и аллес капут. Я сейчас пью твою водку благодаря Сталину. Если бы не он, меня бы просто не было. А ты служил бы свинопасом у немецкого помещика. И твоя романная газета печатала бы одного Солженицына – для тех немногих русских, кому разрешено иметь образование выше трех классов…
– Ну, это фантастика, – отмахнулся Коля. – Если бы да кабы…
– Это история. Самая что ни на есть история. Между прочим, Шопенгауэр отрицал за ней право зваться наукой – поскольку нет четкой повторяемости опыта. Он не учитывал, что историческая наука – особый случай. Она вся держится на сравнительном анализе: «Что было бы, если?..»
– От многого было бы избавление, если бы, допустим, в апреле семнадцатого Ильич был таков, что не смог влезть на броневик? – Коля выразительно щелкнул себя пальцем по горлу.
– Это кто сказал?! – Моисеич аж подпрыгнул от восхищения.
– Один талантливый пьяница. К сожалению, его не печатают – слишком гайки закручены… Ладно, старик, большое спасибо, оттаял я с тобой. Пора мне.
Моисеич посмотрел на бутылку, в которой еще осталось граммов сто.
– Ты заходи, если что, – сказал он.
Дома Коля раскрыл «хреновину» – и не заметил, как пролетела ночь. «Русь, откуда ты?» прямо-таки ошеломила его. Несколько раз Коля напоминал себе, что человек в завязке легко ведется на псевдонаучную фигню, но эта книга была совсем не фигней. Она действительно все объясняла. Даже так: ВСЕ ОБЪЯСНЯЛА. Таинственный Сергей Лесной из Виннипега ставил вопросы, которые просто не пришли бы Коле в голову, – и предельно логично отвечал на них. Он закрывал пробелы, трусливо замазанные нашей официальной наукой, указывал на нелепые ошибки и грубые подтасовки. История Древней Руси наконец-то стала Коле ясна, как гвоздь. Ну естественно, варяги были славянами. И конечно же, у русских имелось свое мощное государство задолго до прихода Рюрика. И скрепляла единство народа истинная русская вера – древняя, красивая, продуманная и логичная, глубоко укорененная в душах людей, поскольку шла от Матери-земли, от самой Природы.
