не знают, как к тебе относиться! А это плохо, старик… Если будет совсем труба, я-то не пропаду, у меня профессия – вон, в кофре лежит. А ты куда денешься?
– В деревню, гнать на продажу кальвадос, – отвечал Коля, глядя в стол.
– У тебя аппарата нет. А потом, теперь за это дело… Искоренение самогоноварения! Искоренят нафиг.
– Значит, искоренюсь, – глухо отозвался Коля.
И тут его позвали в газету «Воздушный транспорт».
Давным-давно она звалась «Сталинский сокол», а ее главным редактором был лично Василий Иосифович. Когда Иосиф Виссарионович кони двинул, благодарные соратники быстренько ощипали сталинского сокола догола, а профессиональная газета советских авиаторов просто исчезла. Наверное, чтобы авиаторы много о себе не воображали. Чай, не железнодорожники. И даже не лесная промышленность. Перезапустить издание удалось только в семьдесят восьмом, и лично «Победоносцев Советского Союза» товарищ Суслов изволил начертать на пилотном макете исторические слова: «Воздушный транспорт».
Коля шагнул в «Воздушку», как король на эшафот: с гордо поднятой головой.
– Она же гудит, как два паровоза! – выпалил Саша, потея на нервной почве больше прежнего. – Ее никакое усиление и искоренение не исправит! Ты через неделю сорвешься там!
– Через две недели ты будешь со мной, – пообещал Коля.
Для столичного журналиста вроде Коли, еще недавно вполне преуспевающего, но сошедшего с пути истинного, отраслевая газета уровня «Воздушки» могла стать в известном смысле чистилищем. Либо ты отсидишься там, трезвый до омерзения, год-другой и снова потихоньку взлетишь, либо это твоя последняя ступенька вниз перед низвержением в геенну лесной промышленности. Теоретически. На практике из «Воздушки» как-то не особенно взлетали. Но выбора у Коли не оставалось.
Будь ему не за сорок, а под тридцать, он мог бы поступить, как типичный «шестидесятник»: резко сменить обстановку. Удрать от опостылевших Мневников и, главное, от самого себя, в провинцию – допустим, в чистую уютную Прибалтику, – и начать карьеру заново. А с писательскими амбициями – глядишь, через несколько лет издал бы книжку в «Звайгзне» или «Ээсти Раамат» и вернулся домой, образно говоря, на белом коне… Увы, амбиций у Коли отродясь не было, а иллюзий не осталось: вырванный из родной почвы, он бы уже за год спился наглухо. И никакое искоренение не поможет. Это работяге трудно достать выпивку, когда сухой закон. Журналист просто знает, где она есть. В крайнем случае – чует.
Сейчас Коля имел на руках сильный козырь: больше месяца ни в одном глазу. С этого козыря он и зашел в «Воздушку» – исполняющим обязанности ответственного секретаря. Что именно случилось с прежним ответсеком, Коля знать не хотел принципиально, вполне удовлетворившись обтекаемой формулировкой «заболел». Гудела «Воздушка», как два паровоза, только по слухам. На самом деле – как один самолет. В смысле – неравномерно. Колю пригласили, когда очередной набор высоты закончился и редакция встала на ровный курс. Нормальная размеренная жизнь советского еженедельника: сначала раскачиваемся, потом работаем, потом очень-очень работаем, потом сдали номер, выдохнули и выпили. В ежедневных газетах то же самое, просто ежедневно.
Хлопотная должность ответсека – а это, на минуточку, тот, кто фактически «делает газету», планируя номер, набивая его материалом и координируя все действия коллектива, – трезвого Колю не пугала. Наоборот, он усмотрел в ней спасение от выпивки. Его, собственно, как позвали: «Коля, нам нужен трезвый ответсек! И пока ты трезвый, ты будешь – он! А запьешь – ну, извини…»
Строго говоря, Коля добился своего, дождался результата. Не совсем того, на какой надеялся, но «главное – нaчать» (типун бы ему на язык, этому косноязычному лимитчику), а там видно будет.
Как любой опытный советский журналист, Коля знал производственный цикл назубок и мог, если понадобится, выпустить газету о чем угодно, хоть о воздушном транспорте, хоть о гужевом, силами двух человек – себя и Слонимского. Просто вдвоем это будет долго, а так никакой разницы. Плохо, что трясутся руки – из них выпадает строкомер, – но это только пока инструмент на весу, а едва приложишь его к полосе, тремор не мешает.
Коле помогали, точнее, ненавязчиво контролировали, и все у него получалось как нельзя лучше. Ровненько так. Чуть позже, чем обещал, через месяц, он пристроил в «Воздушку» трезвого исполняющего обязанности фотокорреспондента Слонимского. У того организм уже так привык, что даже не потел. И перестал хотеть в Израиль.
Единственное, что угнетало Колю, ему все время было грустно. А без жены он как-то приспособился. Супруга, увы, не поверила, что это надолго. Встречаться с дочкой не мешала – и на том спасибо.
Подспудно Коля чувствовал, что это – не жизнь. То, как он существовал раньше, вообще было сплошным недоразумением, но и теперешний его модус вивенди больше смахивал на прозябание или в лучшем случае примат разума над чувствами. В стране что-то происходило, и оптимисты предрекали: это только начало; пессимисты бурчали: наконец-то конец. Коля посреди всеобщего шевеления – скучал. Вечерами он штудировал Сергея Лесного, правда, уже без былого жадного интереса, вяло размышлял над феноменом «Велесовой книги» и ждал, когда Моисеич хватится своего раритета, чтобы возник повод для разговора с умным человеком. Самому пойти к соседу Коле было просто лень. Надумай он даже выпить, ему бы вряд ли сейчас хватило воли откупорить бутылку.
