И вообще все было не так, как нас учили, а так, как надо! Правильно было! Одно только смущало – намеки Лесного на заговор советских историков. А с другой стороны, не могли же они все оказаться идиотами? Ну не дурак же академик Лихачев. Тем более сидел человек… А кто не сидел, тот заранее сушил сухари… Ах, так вот что имел в виду хитрый Моисеич, когда говорил: сидим в болоте и квакаем хором…
Коля посмотрел в окно. На улице творились все те же мневники развитого социализма, но теперь они как-то меньше действовали на нервы. Мневники были всего лишь одним из вариантов развития государства Российского. К сожалению, тупиковым. Но из любого тупика есть выход – назад. И там, позади, у нас Москва златоглавая. Рано или поздно мы образумимся и вернемся туда.
Это ведь типичная русская идея, уж какая есть, подумал Коля, – попытка обрести веру в свои силы, опираясь на прошлое. Мы слишком твердо знаем, что будущее у нас так или иначе украдут, чтобы делать на него ставку. А прошлое, оно не подведет. Прошлое научит нас понимать, кто мы. Этого – достаточно…
На дворе стоял тысяча девятьсот восемьдесят пятый год, советская власть объявила «ускорение», и после долгих невыносимо серых и скучных лет, когда свет в конце тоннеля брезжил русскому интеллигенту разве что на дне бутылки, вдруг затеплилась слабенькая надежда, что «образумимся» это действительно про нас.
Хорошо, если понял суть вещей.
Плохо, что нельзя за это выпить.
На четвертой неделе Коля едва не сорвался, но тут Саша попытался спрыгнуть первым, и Коля буквально поймал его за руку, когда тот махал официанту в Доме журналиста.
– Не надо, старик. Давай относиться к трезвости, как к эксперименту. Нельзя бросать такое большое дело на полпути. Еще немного пострадаем, и организм привыкнет.
– К чему, блин, привыкнет?! К этой безнадеге? Мой организм уже хочет в Израиль!
– Перехочет. Все равно его не пустят, ведь он не стучит в КГБ. Потерпи, старик, это все не впустую, слухи-то уже ползут про нас. Рано или поздно будет результат.
– Ага, слухи… О том, что мы на пару с ума сошли! Люди уже ставки делают, когда ты зарежешь кого-нибудь тупым столовым ножиком.
– Удивительно, – Коля взял нож и рассеянно повертел его в пальцах. – Мы не нравились обществу, пока выпивали, и совсем не нравимся, когда перестали? Ах, ну да, это же так не по-нашему, не по-советски…
– Положи, – сказал Саша.
Через месяц трясущийся Королев начал втихаря подумывать о самоубийстве, а потный Слонимский – не пойти ли ему в фотоателье, щелкать советских людей на документы.
И тут советская власть объявила меры по преодолению пьянства и алкоголизма.
Если раньше ужас, с которым пьющие коллеги поглядывали на непьющих Колю с Сашей, был в общем притворным – ну клоуны и клоуны, подыграем им немножко, – теперь он выглядел куда более правдоподобно.
Некоторых, судя по выражению лиц, так и подмывало спросить Колю: «Откуда ты знал?!» Но понятно же, что не мог знать, откуда ему, безобидному интеллигентному пьянчуге…
– Я тебе говорил – будет результат? – шептал Коля.
– Не такой же! – пыхтел Саша.
– Погоди, и своего дождемся.
Еще через девять трезвых дней, которые дались друзьям немного полегче – видимо, организм и правда начал привыкать, – дождались.
Советская власть объявила усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом.
Да такое усиление, что в магазинах пропала водка.
Это вам не соплежуйские «меры по преодолению», это по-нашему, со всей коммунистической прямотой, да по сопатке – усиление борьбы!
Рядовая журналистская братия испугалась всерьез. С Колей раскланивались строго издали. Потом ловили Сашу и пытались у него выяснить, как давно Коля в КГБ и на какой должности.
– Прямо не знаю, что ответить, – говорил честный Саша.
Чем, разумеется, только все усугублял. Когда такое скажет здоровенный, поперек себя шире, московский еврей, почти двадцать лет состоявший при журналисте Королеве собутыльником, и вместе с ним непонятно чего ради проделавший головокружительный штопор аж до самого гудка и далее везде – сами понимаете, как это звучит.
Зато Колю полюбили редакторы отделов, ответственные секретари, заместители главных редакторов и сами главные. Здоровались с ним за руку, говорили, что всегда в него верили – или типа того, – желали творческих успехов. Ободряли: ты держись, Николай, ты молодец, Николай. Но почему-то не звали молодца на работу.
– Старик, ты перегнул эту палку, – говорил Саша, потея и утираясь домжуровской салфеткой. – Ты заигрался. Ладно бы они просто боялись. Они тупо
