очевидные творческие импотенты прикидывались действующими литераторами.
Не можешь работать – ну и не выпендривайся. У нас вредная профессия. И мы слегка гордимся ею. Нам больше и нечем, все остальное профукали. Но той малости, что у нас за душой, – не трогай жадными ручонками. Пожалеешь.
Это тоже в своем роде национальная идея.
Русская идея, уж какая есть.
– Кому вообще могла понадобиться русская идея? И зачем? – задумался вслух Коля.
– Понятно, кому, – буркнул Слонимский.
Шульман медленно, со значением, кивнул.
– Грядут большие перемены. Скоро людям очень многое разрешат. И народ, естественно, начнет метаться. Будет искать, во что бы поверить. Часть идиотов кинется в православие, а остальные начнут выдумывать что-то сами, и страшно подумать, что им в голову взбредет. Это же советский народ, новая историческая общность людей, с него станется откопать Сталина и занести обратно в мавзолей. Наш заказчик готовится к этому всесоюзному брожению умов заранее. Ты ведь знаешь: если не можешь остановить – возглавь. Но есть вариант проще: вбрасывай идеологию и веди народ за собой. Вот зачем русская идея. Между прочим, если заказчик останется доволен…
– Да-да, дальнейшее сотрудничество…
– Отсутствие противодействия на твоем пути, если ты понимаешь, о чем я.
Коля насторожился. Слегка.
– Ну и сам я в меру своих скромных возможностей… Саша интересовался некоторыми моими связями… – Шульман легонько мотнул головой в сторону Слонимского, и Коля подавил сладострастный стон; он подумал, как было бы здорово, возьми сейчас Слонимский да тресни кулачищем в это оттопыренное ухо.
Тресни до треска.
– …и когда Саша пришел ко мне, я решил, что здесь не просто совпадение. Нечто большее. Я как раз вчера думал, что лучше тебя кандидата на эту работу не найти. Ты очень начитанный. Ты любишь Россию, ту великую Россию, которую нам приказано забыть. Ты русский дворянин, русский до мозга костей. И ты очень добрый, Коля. У тебя получится добрая и человечная русская идея. Идея не разрушения, а созидания. Идея построения справедливого общества для всех. Ты ее опишешь так, что она каждому станет родной. Как будто человек с ней в душе родился. Ты же гений, старик!
Коля глядел на Шульмана с легким недоумением. Кажется, тот сейчас не притворялся, говорил искренне. Ну, кроме «гения». Просто так повелось с шестидесятых годов: старик, ты гений… А на самом деле это манера общения Серебряного века. Но связь времен распалась, и лишь через полвека шестидесятники то ли вычитали где-то про «гениев», то ли шестым чувством подхватили из мирового эфира эти слова.
– Триста, – сказал Коля. – И ни копья меньше.
Отмечая сделку, они выдули еще один чайник коньяка. Коля изображал поддатого и расслабленного, а сам сидел, как на иголках, обратившись в слух. Но разомлевший Шульман не сказал больше ничего заслуживающего внимания. Только все твердил, что идея – родная. Не иначе, сам это придумал.
Когда отъехала машина – швейцар поймал Шульману черную «Волгу», другого транспорта тот не признавал, – Коля крепко взял Слонимского за лацкан.
– Штирлиц! А вас я попрошу остаться!
Слонимский мгновенно стал меньше ростом, поуже в плечах и сделал виноватое лицо.
– Думал, ты откажешься. Коля, ты очень правильно сделал. Этот засранец может здорово помочь.
– И что важнее – здорово помешать, да?
– Ну… не без того.
– Какие у тебя с ним дела?
– Это было давно. Я немножко для него поснимал. Да ничего особенного, честное слово. Так… Художественное фото.
– Саша! – только и сказал Коля.
Слонимский отвернулся. Вряд ли ему было стыдно, но неудобно перед другом – точно.
– Эй, художник! – позвал Коля ласково. – Для тебя есть творческое задание. Ты завтра с утра идешь целоваться со своей мишпухой. Целуй во все места, делай что хочешь, но мы должны знать, у кого Шульман перекупил заказ. Восемь листов текста за полторы штуки это что-то очень странное и непонятное.
– Примерно сто восемьдесят за лист, – сосчитал Слонимский.
И сурово нахмурился. Он так выглядел, когда у него в голове начинал бренчать и щелкать кассовый аппарат.
– Минимальная ставка за лист художественной прозы – сто семьдесят пять, – подсказал Коля. – За политику, философию и научпоп уже идет надбавка в двадцать пять процентов. То, о чем нас просят, вообще должно оплачиваться по графе «философия и научный коммунизм», я так думаю, ха-ха-ха… Да и кому интересно связываться с русской идеей за гроши?
