– Уж точно не Мише. Слушай, тебя сама идея не пугает?
– Русская?
– Не русская, а вообще. Если это провокация гэбухи, и загремим мы с тобой… под фанфары.
– А чем ты раньше думал?
Слонимский уныло потупился, и Коля его пожалел.
– Немножко зная Мишу, я тебе скажу, что меня беспокоит на самом деле. Мне слегка боязно, что на том конце окажется не КГБ, а какое-нибудь ЦРУ. Шульман много о себе воображает, ну ему и подбросили задачу, от которой у него чувство собственной значимости взлетело до небес…
– Может, это… – Слонимский оглянулся на стеклянную дверь ресторана. – Не стоять на улице? Закажем еще чайничек? Пока там не забыли, что нас привел Шульман, и нам – можно?..
Коля вздохнул и согласился.
Остаток вечера он, пока совсем не «поплыл», то и дело ловил на себе взгляд друга, озадаченный и даже слегка напуганный. Спросил: ты чего?
– Да ничего. Просто очень уж спокойно ты все это воспринял… Будто тебе каждый день предлагают русскую идею выдумать.
– А я гляжу на проблему философски, – объяснил Коля, наливая себе из чайника. – Во-первых, Россию никакой идеей не проймешь, она похерит любую, вот как на наших глазах – коммунизм. Во-вторых, будет интересно накатать трактат на двести страниц «псевдонаучной ахинеи», как это называет Моисеич – кстати, привет тебе от него… А вдруг я не справлюсь? Это же профессиональный вызов для меня. Да и беспокоиться пока нечего. Вот получим аванс – начнем волноваться.
Саша, у которого от осознания, что втравил друга в авантюру, все чесалось и свербило, нервно поерзал на стуле. Коля со вкусом опрокинул чашечку и закусил коньяк ломтиком сыра.
– Ну и наконец, уже поздно, – сообщил он.
– Что – поздно?
– Понимаешь, если бы нам действительно было жалко советскую власть или очень хотелось побольше денег… Мы пошли бы к тому, кто вербует тебя стучать в ГБ, – и настучали на Шульмана! Понимаешь, да? Если Миша наврал – мы молодцы. Если правда – мы тем более молодцы. Ну и есть вероятность, что отрабатывать заказ все равно придется мне, раз уж я случайно оказался в курсе. Только не за жалкую штуку, а тысячи за три, которые там выделены на самом деле.
– Старик, ты правда гений! – пробормотал Саша.
– Двадцать лет ты думал, что я дурак…
– Да как ты можешь!.. Нет! Никогда! Старик, ты гений!
– Но мы же не пойдем, – сказал Коля и тяжело вздохнул. – Мы же не стучим. Это, наверное, последнее, что в нас осталось от приличных людей. Ну, во мне. У тебя семья, тебе все можно.
– Чего это – можно? – обиделся Саша. – Раз семейный, значит, воруй-убивай? А что дети скажут, если узнают?
– Интересно, что дети скажут, если Шульман тебя в ответ сдаст с порнографией, – отрезал Коля. – Значит, мы точно стучать не пойдем.
– Это было художественное фото!
– Так и скажешь прокурору.
– Господи, какая пошлость! – непритворно ужаснулся Саша и припал к чашке с коньяком.
– Неподготовленному слушателю может показаться, что Бунину здесь изменил вкус, – снисходительно бросил Коля. – Но, если вспомнить, что Бунин – классицист и наследует пушкинской традиции, все становится ясно. Очень точная по сути, но странно неуклюжая на слух формулировка «нагие раздвоивши груди» это отсылка к тому, как писали его предшественники, к культурному наследию, на которое Бунин опирался!
– Ну как скажешь…
– Не бери в голову, – Коля мягко усмехнулся и поднял чашку. – Я выдумал объяснение прямо сейчас. Но ведь убедительно? То-то. А ты говоришь – русская идея… Мы ее – одной левой. Да вон у Моисеича идей целый шкаф, бери любую… – Он на миг осекся. – А ведь это мысль! Старик, я и правда гений. Кто сказал, что национальная идея это обязательно трактат о том, куда и как нам идти стройными рядами, чеканя шаг?
