– Да ты что, старик… – Слонимский от неожиданности поперхнулся.
Коля молчал, глядя мимо него.
Саша еще по инерции бодрился, но в голосе его появились умоляющие нотки. Он пытался поймать Колин взгляд – безуспешно.
– А чего ради я Шульмана тряс? Он у меня теперь вот где, – Саша показал могучий кулак. – Все выболтал, как миленький… А в задницу целовать – думаешь, это фигура речи? А пришлось! А я вообще-то женатый! А потом…
– Ну хватит паясничать, старик.
– А как же Моисеич?! – вспомнил Саша. – Мы же решили, что ему надо купить джинсы!
– Хороший ты парень, Слонимский, – сказал Коля.
– Не пугай меня, старик, умоляю…
– Я только что бросил пить, – хмуро сообщил Коля. – Прошу отнестись с пониманием.
– Родноверие! – шепотом прокричал Саша. – Слово-то какое!
– И поэтому я очень суров.
– Мой шедевер! Я, может, уже ничего лучше не выдумаю, чем родноверие! Не губи!
– Я дам Моисеичу сто рублей. И посмотрю, что будет.
Слонимский издал неясный задушенный звук.
– Единство стиля, – сказал Коля. – Нужно сохранять единство стиля, понимаешь? С начала спектакля идет постепенное нагнетание абсурда. И, значит, в конце нашей оперетты сделать работу должен абсолютно посторонний человек за сто рублей. Это будет стильный и естественный бесславный конец родноверия.
– Может, ты сегодня все-таки еще рюмочку… – осторожно предложил Саша. – А то что-то мне за тебя боязно.
– А джинсы я потом Моисеичу подарю, – сказал Коля.
В ордена Трудового Красного Знамени газете «Лесная промышленность» сотрудникам выдали «продуктовый заказ» – шпроты, растворимый кофе, пачка «чая со слоном», кусок сервелата, коробка невкусных конфет, еще какая-то мелочь, пара пакетов крупы, и все это счастье завернуто в серую упаковочную бумагу. Юная стажерка Аня пыталась утрамбовать заказ половчее, но тот у нее расползался и разваливался.
За столом, на углу которого Аня мучилась с заказом, сидел индифферентный главный художник.
– Извините, пожалуйста, – позвала Аня. – У вас не найдется веревочки? Мне заказ перевязать, а то не донесу.
Художник вяло огляделся по сторонам, потом остановил мутный глаз на телефоне. Неожиданно энергичным движением оторвал от него кабель. Выдернул другой конец из розетки. И протянул Ане.
– Вот тебе, девочка, и веревочка! – сказал он ласково.
После чего опять впал в прострацию.
Аня стояла с кабелем в руках, даже не думая, как дальше себя вести, а пытаясь хотя бы осмыслить ситуацию. С ней такого раньше не бывало, а ведь она успела кое-что повидать в жизни и поступила на журфак с производства. Но, похоже, она еще мало знала о советской журналистике.
Распахнулась дверь, и в кабинет бодрым шагом вступил единственный специальный корреспондент газеты, импозантный мужчина лет сорока пяти с благородной сединой. От него вкусно пахло дорогим одеколоном и немножко коньяком.
За дверью в коридоре остался ждать какой-то здоровенный дядька с фотографическим кофром.
Спецкор кивнул Ане, бросил короткий взгляд на художника, подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.
– Здравствуйте, это некто Королев, – сказал он в трубку. – У вас уже кончилось совещание? Меня просили звонить после трех… Жду.
Аня не придумала ничего лучше, чем спрятать телефонный кабель за спину.
– Понял вас, спасибо. Буду через полчаса.
Спецкор положил трубку и сообщил в пространство:
– Меня вызывают. Я уехал. До завтра.
И вышел из кабинета.
Аня проводила спецкора взглядом, полным благоговейного ужаса, смешанного с искренним восхищением. Такого она точно раньше не видела.
Ей еще многое предстояло узнать о советской журналистике.
Кирилл Бенедиктов
Операция «Гнев Перуна»
