– Я был дураком – трусом и дураком. Знаю, ты никогда не простишь меня за то, что я оставил тебя в таком положении. – Он упал на колени: – Я сам не могу себя простить!
– Но ты бросил меня. – Я не могла говорить ни о чем другом. Мы молчали, кажется, целую вечность. – Почему? – чуть тише спросила я наконец.
Он по-прежнему смотрел в пол, как будто ему стыдно было встречаться со мной взглядом.
– Сесил меня обманул. Он сказал, если я буду его слушаться, он нам поможет. И предупредил, что если я свяжусь с тобой, то подвергну тебя смертельной опасности. Он рассказал о шпионах королевы, об опытных отравителях… – Он говорил все быстрее, его речь делалась почти бессвязной. – Он напомнил, что я уже потерял близкого мне человека и не захочу потерять другого. – Лицо его исказилось.
– Что он хотел этим сказать? Юнона… – Я умолкла, не могла поверить. – Нет, Юнона болела не один месяц. Она так и не оправилась полностью после инфлюэнцы.
– Китти, я в самом деле боялся за твою жизнь и как дурак поверил, что Сесил защитит нас перед королевой, когда настанет подходящее время.
– Он этого не сделал. – Гнев по-прежнему кипел во мне.
– Не смею надеяться на твое прощение, но дай мне хотя бы объяснить.
Я еле заметно кивнула и отвернулась.
– Я был в ужасе при мысли, что с тобой может что-то случиться. Видишь ли, со мной в Европу отправили Томаса, сына Сесила; он следил за каждым моим шагом. Из-за него мне приходилось швырять все твои письма в камин, не распечатывая, чтобы доказать, что я послушен воле его отца – будь он проклят! Я гадал, почему ты пишешь так часто, боялся, что с тобой что-то случилось. Но в конце концов, Китти, я оказался всего лишь безвольным трусом.
– Что мне сказать? – спросила я, бросая на него ледяной взгляд. – Тебе хватило мужества жениться на мне, но ты не смог перечить Сесилу.
– Все, что я сделал, было вызвано страхом за то или другое: страхом за тебя, за себя, страхом, что ты выйдешь за другого.
Я трус самого худшего сорта. – Он повторял это снова и снова, выговаривая слова медленно, отчетливо. – Я позволил себе стать марионеткой Сесила. Во мне нет внутреннего стержня, Китти. – Он помолчал, посмотрел мне в глаза и, понизив голос, продолжал: – Я ведь и в самом деле собирался тебя бросить, убедил себя, что без меня тебе будет лучше. Но сама мысль о жизни без тебя была для меня невыносима. Я не смог так поступить, и знай я о нем… – Он погладил ладонью мой живот.
– Я хочу тебя ненавидеть, но оказалось, что не могу, – прошептала я, не в силах понять, откуда во мне вдруг вспыхнула такая любовь. – Рада, что ты сказал правду.
– Мне так стыдно. – В его голосе было столько страдания, что смягчилось бы и самое каменное сердце. – Как ты можешь любить такого слабохарактерного труса, как я?
– Я в самом деле тебя люблю, и я тебя прощаю. – Я искала в себе остатки злости на то, как он обошелся со мной, но не находила – все прошло. – Во всем был виноват Сесил. Он… – Я осеклась. Нет слов, способных описать мою ненависть к Сесилу.
– Китти, мне так жаль, что тебе пришлось столько вынести одной. Ты не заслужила… Прости, прости меня!
Я пресекла его сбивчивую речь поцелуем. Мы долго лежали обнявшись и наконец заснули глубоким сном без сновидений, какого у меня не было много месяцев.
Мы проснулись от того, что в замке поворачивался ключ. Пришел Шар предупредить, что ко мне поднимается леди Уорнер. Гертфорд осторожно вышел и пробрался по переходу в свою башню. Все было похоже на то, что мы – обычная супружеская пара, живущая в собственном доме, и я мысленно благодарила Бога за благополучное возвращение моего дорогого мужа.
– На что вы любуетесь каждый вечер? – спросила Нэн, когда ушла леди Уорнер и я подошла к окну.
– Мне нравится рассматривать фонари на барках, которые плывут по реке, и гадать, куда они направляются.
– Думаете, вам когда-нибудь позволят выйти отсюда?
– Если королева меня помилует, – ответила я, и сама задаваясь таким вопросом; что ни час, я гадала, чем все закончится. Иногда я осмеливалась предположить, что мы с Гертфордом, нашим сыном и Мэри где-то живем вместе. Иногда я мечтала о Кэнон-Роу, иногда – о поместье Бомэнор или представляла нас в самом обычном, ничем не примечательном месте, которое отведут для нашей семьи.
Нэн подошла к окну и встала рядом со мной.
– Смотри, – продолжала я. – Видишь тот корабль? Может быть, он пришел из Индии! – Мы следили за тенью большого судна, которое двигалось по воде, как призрак; факелы отбрасывали круги желтого света на палубу, по которой бегали черные фигурки.
– Не представляю, как можно уплыть так далеко, – изумлялась Нэн. – Я ни разу в жизни не выезжала из Лондона.
– Неужели правда? – Меня внезапно поразило различие наших жизней. Мне и в голову не приходило расспрашивать девушку о ней самой. О себе же я не рассказывала, боясь, что она кому-нибудь что-нибудь передаст не так и все дойдет до ушей королевы.
– Ну, однажды я была на ярмарке в Ислингтоне. – Она произнесла это так, словно Ислингтон – другая страна.
Я, которая провела двадцать один год жизни, путешествуя из одного места в другое, не могла представить такую ограниченную жизнь, в которой
