Мои губы жаждут страстным поцелуем ставить печать на твоих губах, – он мягко поцеловал ее влажные губы. – О, боже, какая прелесть! На своих губах чувствую пламень твоих губ, на своих зубах скользкость твоих зубов, на языке сладкую влажность твоего языка.
Она, притупив глаза, застенчиво отворачивается, она сгорает от нетерпения, сияет от счастья. Бирюзовые ее глаза светятся и меркнут, туманясь в блаженной улыбке.
Хасан вгляделся в глаза Шах-Зады так, что она не выдержала этого пламенного взгляда и засмущалась:
– О, не гляди, Хасан, на меня так горячо и не говори такие страстные слова! Этот твой жаждущий взгляд для глаз обычной горянки непривычен, твои слова меня смущают, в смущении немеет мой язык. В таком состоянии он костенеет, не может выговорить ни одного внятного слова, – рдея, молвит любимая. – Милый, мое сердце не выдерживает жажду натиска твоего сердца, оно перестает меня слушаться! Сладость речей твоих меня волнуют, сводит с ума, мой милый! Я ни у кого из мужчин на свете никогда не видела таких живых и манящих глаз, ни у одного влюбленного мужчины на устах, даже в кинофильмах, не видела таких волнующих речей. Прости меня, мой суженый, мой философ, мой устаз, но мне пора… Если кто увидит нас вместе, то не оберешься беды, не спастись нам от сплетен вездесущих завистниц. Она ушла. Ее шаги, отдаляясь, угасали, как трели бубна в долине Рубас-чая. Они исчезали на берегу реки, слизываемые ее волнами, замирали, беззвучно таяли на лесной тропинке, тянущейся вдоль реки. Шах-Зада, уходя, растворялась в дымке красно-сизого тумана, угасала, как звезда на небосклоне, как вечерний луч в сумрачном лесу…
Хасан любил фруктовые деревья – сколько забот и внимания уделял он небольшому садику, возделанному возле мечети! В былые времена он был заброшенным клочком земли, заросшим крапивой, бузиной, кустами крыжовника, ежевики, кишащий ползучими тварями, грызунами. Но заботливая рука Хасана и время превратили его в цветущий сад. Он посадил, вырастил десятки яблоневых, грушевых, сливовых деревьев, черешню, виноград и кустов розы. Под деревьями посеял семена клевера, который весной цвел и благоухал. Когда в дальнем углу сада разобрал фундамент какого-то старинного строения, оттуда ударил ключ чистейшей холодной воды. Там же он установил родник с небольшим прудом, куда запустил мальков разных рыб. Весной сад наполнялся заливистым пением птиц, словно сюда на состязания собираются все птицы из близлежащего леса. Этот райской уголок был заполнен многоцветной палитрой красок, симфонией музыки, ароматов цветов, излучающих, звучащих, источающих весной.
Хасан лег ничком на зеленую травку, сливаясь с землей, ощущая себя частицей природы, затерянной в уголке земли, припрятанной от бога и цивилизации. Кипение, трепет окружающей жизни, все эти таинственные краски, шорохи сада приводили его в восторг. Это место убаюкивало, усыпляло Хасана. Он чувствовал, что он с этими деревьями и цветами сливается душой и телом, уносится во всепоглощающий поток живой материи. Ему казалось, что струящаяся в его жилах кровь – не кровь, а нектар живой природы. И она, устремляясь по его жилам, возвращается не обратно в его сердце, а, переливаясь в жилы деревьев, рек, трав, цветов, горных вершин, находящихся под ледяными шапками, перегоняется все дальше и дальше, в сердце Матери-Земли. И там, набирая силу и мощь, неведомыми каплями, родниками возвращается в его жилы, оттуда она вливается в жилы могучих гор, равнин, ущелий, холмов.
Так лежал Хасан, запрокинув лицо к небу, наслаждаясь природой, мысленно ныряя в перину облаков. Ему казалось, что он является частью этой необъятной планеты. Жизненная энергия в виде дождя, небесных потоков, рек, зарождающаяся в недрах Вселенной, передается к нему, а от него к другим растительным организмам на земле. Он вместе с окружающей средой является первоосновой всего живого на земле; благодаря их стараниям зачинают, растут лесные массивы, высятся горы, речные долины, безбрежные моря, буйные реки…
Хмель сегодняшнего дня вскружила ему голову. Шатаясь, он встал и пошел в сторону мечети. В это время по узкой тропе, проложенной вдоль огородов за мечетью, прошлась Шах-Зада. Она вполголоса, в наитии, распевала душераздирающую песню. Хасан прислушался. Эти волнующие ноты, мягкие, протяжные, нежные, кристально чистые переливы, растекались по синеватому дневному воздуху, словно круги на водной глади реки, оставляемые выпрыгивающими из нее рыбами. Под конец от этих звуков, как от кругов на воде, в воздухе оставалось тонкое, неуловимое дрожание, похожее на замирающие ноты струн гитары. Если хорошенько прислушаться, даже после того, как исчезали круги на воде, создавалось впечатление, что догорающая нота все еще звучит мелкой дрожью ряби воды. В той песне слышалось биение сердца Шах-Зады, пульс, стоны ее сгорающего от любви сердца. Песня опьянила Хасана, как тончайшие запахи, благоухания, распространяющиеся от здорового тела, пышных волос Шах-Зады. Шаги Шах-Зады удалялись все дальше и дальше, ее голос становился все глуше и нежнее. Она все еще продолжала петь, томно покачивая бедрами, она истомно тянула мелодию, нежную, трепетную, душераздирающую:
Хасан слушал голос любимой, как зачарованный, ей в такт мило подпевали подружки. Он переступил порог мечети, сел напротив открытого окна, пытаясь не упускать ни одной ноты песни. Песня, как дыхание неба, шелесты, вдохи и выдохи шаловливого ветра, врывалась сквозь полуоткрытые створки окон мечети. Она, нежная, трепетная, сводящая его с ума, пробуждала дремавшие в его душе бесчисленные природные краски, интонации, видения. Ему казалось, что он где-то уже слышал эту песню, близкую и далекую, ясную и неясную. Да, он вспомнил. Он ее часто слышал тогда, когда находился еще в утробе матери, в колыбели, в бесконечной и трудной дороге, собираясь с матерью на дальние сенокосы в урочище Чухра. Мама эту песню тихо и нежно распевала весной, когда от зимней спячки пробуждалась природа, когда пропалывала колосистую рожь от сорняков. Он ее слушал в хлебном поле на спине матери, когда мать, нагибаясь, подбирала колосья хлеба, опавшие во время жатвы. Эта песня, после того как повзрослел, часто звучала в его сердце в бессонные ночи его долгой и тяжелой жизни.
