Шах-Зада удалялась по тропинке вдоль берега реки между валунами. Песня душераздирающе звучала, оседая в сердце Хасана нарастающим комом. Вот прозвучали последние аккорды, но их дрожащий звон все продолжает звучать, отзываясь, не угасая в глубинах души. Вдруг кругом все замерло. Лишь река журчит в объятиях лучей солнца, плещет свои волны о круглые речные камни и валуны, оставляя на их краях тонкие, незаметные следы белой и искрящейся пены в такт уходящей в вечность музыки.
Хасан зажег камин в мечети, взял потрепанный молитвенник и в молитве преклонил колени. Он чувствовал, что с некоторых пор между ним и Аллахом, который все время внимал его мольбам, образовалась какая-то невидимая пропасть, и виной всему тому явилась та самая греховная песня. В гневе на самого себя он склонился еще ниже, пытаясь забыться в молитве.
«О, Аллах, не покидай меня. Обрати на меня свои взоры, помоги мне, ибо томят меня суетные мысли и бесконечные страхи…»
Но тщетно, Аллах не внял его мольбам, сладостные, нежные звуки песни, протяжные и властные, ускользающие от него, все еще звучали в сердце, ввергая его в пучину отчаяния, смятения.
Он встал с колен, на шаркающихся ногах подошел к врезанному в стену мечети шкафу, вставил ключ в замочную скважину, два раза со скрежетом покрутил и распахнул двери шкафа. В лежащих столбиками священных Книгах долго чего-то искал и, наконец, нашел Библию. Ветхий Завет. Открыл ее и начал читать горящими глазами «Песнь песней Соломона»: «… О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста!.. Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник:
Рассадники твои – сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, каперы с нардами,
Нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами и алой со всякими лучшими ароматами;
Садовый источник – колодезь живых вод и потоки с Ливана…»
Его охватил трепет: «О, Аллах! Прости и защити меня, грешного». – Захлопнул священную Книгу, запер в шкафу и выскользнул из мечети; шаркающимся шагом прошелся по темному коридору и отправился в садик. Там тоже его сердце не нашло утешения. Не удержался, окольными путями направился за селение, на излюбленную им горку.
С горки он смотрел, как майская луна серебристыми лучами заливает уснувшие в дымчатом тумане поля. Там в горячих думах, молитвах пробыл он до утренней зари…
Прошло несколько дней, пережитых Хасаном в лихорадочных сновидениях, в жестоких сомнениях и тоске. Его душа даже в самом любимом райском саду не обретала спокойствия. Тщетно искал он в созвучиях окружающей природы ту ноту трепетной песни Шах-Зады, ту жаждущую струю, которая, вырываясь из ее груди, томила его плоть и горячила его кровь.
«За что такое наказание, Великий Аллах, за что?!» – с трепетом вопрошал он, сидя в мечети на корточках.
Иногда, сидя на зеленой траве в своем саду, Хасан мысленно возвращался в прошлую жизнь. Он вспоминал все, что с ним было связано еще с той поры, когда босиком носился по полям, по долине Рубас-чая, словно молодой волчонок. Он любимой, которая от него ни на шаг не отставала, на склонах гор, в полях, засеянных зерном, собирал горные розы, цветы мака, луговые цветы. Помнит каждый час, каждую минуту, каждую секунду, проведенную с Шах- Задой! Помнит ее живые с детства глаза, зрачки ее глаз, которые меняют цвет при малейшем повороте головы, смене настроения, от количества проникающих в их глубину солнечных лучей. Потом ее выдали замуж за другого мужчину, а он уехал учиться в богословский университет в Бухару. Юные годы предстали перед ним, словно вихри ветра, несущиеся с гор в долину реки. Ему казалось, что и тогда, в годы далекой юности, при встрече с Шах-Задой на реке, он испытывал подобный трепет, также пылало его сердце, такие же мурашки бегали по спине, также пьяно кружилась его голова.
Позднее, после десятилетки, дядя отправил его в богословский университет Бухары, чтобы он там отдался учебе, вник в таинственный мир философии, познал премудрости богословия. А после похорон отца дядя отправил его, жалкого, потерянного, сходящего с ума, в самое отдаленное селение района, подальше от злых людских глаз.
А отец давно и тяжело болел. Хасан ночами напролет засиживался с ним, своими смешными рассказами, приключениями отвлекая отца от горьких дум. И вот однажды ночью у изголовья отца у него было видение. Он закричал и, кажется, упал в обморок. Про этот случай он быстро забыл. Потом отец долго скитался по больницам: сначала в районном центре, а потом в городах Дербент, Махачкала.
Все, что тогда увидел его возбужденный ум, до мельчайших подробностей помнит поныне, словно это видение не покидало его. Чувствуя, что скоро ему наступит конец, отец выписался из больницы, вернулся в селение.
На рассвете того судного дня отец еле слышным голосом вызвал сына из соседней комнаты, своей холодеющей рукой стиснул его руку. Отец лицо сына уже не узнавал. Сына узнал по голосу. Он затухающими глазами пристально уставился на сына, пытаясь что-то говорить. Говорить он уже не мог. Хасан увидел блеск дрожащих бусинок в уголках глаз отца. О, эти глаза! Они в последние мгновения жизни пытались сохранить в себе образ сына и тихо уйти… Глаза с этими бусинками на ресницах остались открытыми и после того, как отец ушел. У Хасана не хватило мужества смахнуть их с его ресниц и закрыть глаза. В его памяти эта картина запечатлелась навсегда.
Потеряв отца, Хасан потерял и самого себя, опустела душа, окаменело сердце. Он отвернулся от людей, закрылся.
Через неделю после смерти отца Хасан опять во сне увидел что-то такое, от которого волосы стали дыбом. Ему стало казаться, что он отца видит
