в соседний вагон. Там сидели трое милиционеров.
— А ну, давай отсюда, шляпа! — рявкнул на него пожилой сержант.
Издевательские улыбки застыли на лицах двух ефрейторов, получивших возможность покуражиться над интеллигентом в шляпе.
— Чего моргала вылупил? Русского языка не понимаешь? — распалял себя пожилой, поднявшись.
Две пули из маузера, попавшие в грудь, перебросили пожилого через спинку скамьи.
— Не надо, дяденька! — упал на колени толстый ефрейтор.
Пашка всадил ему пулю в лоб. Другой милиционер прополз под лавками и схватился за дверь. Жихарев вскинул браунинг, но в нем кончились патроны. Выбежав в тамбур, Пашка увидел открытую дверь и присевшего рядом с ней мента. «Ой-ой-ой!» — взвыл тот и выпрыгнул из вагона. Пашка пустил очередь по кувыркавшейся по откосу фигурке.
До Коломны поезд проследовал без остановок. В ней Жихарев перезарядил оружие. Осталось по обойме на каждый из трех пистолетов. «Не густо, — подумал Пашка. — Но хватит, чтобы добраться до Пятидворки. Ему снова повезло. У Коломенского кремля удалось найти машину, шедшую до деревни Колодкино. Оттуда до Павлевы он ехал на санях почтальона. Здесь Пашка встретил Сидора Кузьмича, привезшего его к себе.
— Нет сейчас, Паша, Пятидворки. Нынче хутор Однодворка у нас, — рассказывал Сидор Кузьмич, погоняя лошадку.
— Отчего же так, кум?
— Мужиков всех во время войны поубивало. Бабёшки в Павлево, да в Колодкино подались: все к городу ближе. А там и землю давали, и бараков понастроили. Один я остался. Живу, век доживаю. Хозяйствую, можно сказать, единолично. Ну и как раньше, лечением промышляю. А ты, Паша, в отпуск?
— В отпуск, в отпуск… — скороговоркой ответил Жихарев.
— Вот и хорошо! Мне веселее будет.
Глава 31
Вновь началось пашкино деревенское житье. Снег еще обильно лежал в лесу и на опольях. Лишь кое-где, на косогорах появились проплешины с пожухшей прошлогодней травой. Стояли солнечные дни, но лишь по отдельным едва заметным признакам можно было угадать начало весны. Жихарев и Кузьмич промышляли подледным ловом на небольших озерцах. Шла плотва, но со временем стала попадаться и щука. Сначала небольшие щурята, а потом все более крупная рыба. Били приятели и волков, в огромных количествах расплодившихся в лесах. Кузьмич был хорошим хозяином. Крыши и стены его хлева надежно защищали домашнюю живность от серых разбойников. В это время правительство стало выплачивать премию в пятьсот рублей за каждого убитого волка. Двустволки у Кузьмича были в порядке, и в течение полутора недель гость и хозяин убили два десятка волков. Кум успел до начала распутицы отвезти шкуры в Коломну. Не успели приятели «обмыть» премию, как ударила теплынь. В считанные дни растаял снег. Ручьи со звоном ворвались в речки и озерца. Те, бабахнув разорванным льдом, вышли из берегов. В непролазные болота превратились лесные дороги, отрезав на неделю кума с Пашкой от окрестных деревень. Но те не теряли даром время: перебрали и подготовили к севу картофель, привели в рабочее состояние плуг и борону, просмолили колеса телеги. Наконец, просохло. Вылезли первые цветы — подснежники, «мать и мачеха». Кузьмич смотался в совхоз Проводник, подкупить соли и сахара, узнать свежие новости. Вернулся он возбужденный.
— Ну, дела, Паша, — начал кум с порога. — Вся Коломна ходуном ходит. Ловили американского шпиона. В пригородном поезде его брали. Сам уполномоченный госбезопасности по станции Пески майор Харьковский брал. А Харьковский этот — хват, крупный специалист. Он половину Песков пересажал. От Коломны до Воскресенска при упоминании его фамилии все вздрагивали, а верующие еще и крестились. Держал майор в «ежовых рукавицах» всю округу. Поехали того шпиона брать десять человек: семеро эмгэбэшников и трое милиционеров. Всех американец завалил. Девять человек уложил наповал. Самого Харьковского пристрелил так, что тот и охнуть не успел. Один только Виталька-мент, наш, павлеевский жив остался. Когда его под откосом нашли, весь в дерьме был. Он сейчас в госпитале, в Коломне лежит. Дрищет и вроде не в себе. Когда его про шпиона спрашивают, отвечает: «Огромный, в темных очках…» Скажет это, дернется, одеяло с головой накрывается и дрожит. А Пески, считай, два без госбезопасности жили.
— Ну как? Под землю без госбезопасности не провалились?
— Стоят, Паша. И надо же, никаких диверсий, ни хулиганства, ни воровства, ни даже скандалов, никакого безобразия не было. А как новое начальство понаехало, так и началось. С полсотни человек уже арестовали. Кого к мужикам песковским на постой определили — лучшие комнаты забрали. За харчи не платят. «Это, — говорят, — ваша обязанность нас кормить». А как кормить? Зарплаты у всех махоненькие, того, что в огороде посадят, с горем пополам до нового урожая хватает. Да ребята эти, гэбэшные, еще в домах озоруют: что из вещей понравится — себе забирают. Девок тискают, к бабам под юбки лезут. Нет, без госбезопасности лучше жилось, — сказал старик и осекся, вспомнив, где служит Пашка.
— Пойдем лучше, Сидор Кузьмич, посмотрим, что делать с овином Серьгухи, который на краю деревни жил. Может быть, пока я в отпуске, да сев не
