Эти слова умрут в словарях. Когда слова перестают употреблять и произносить, они умирают в словарях. Замерзают, как мамонты в вечной мерзлоте.
А мы, люди моего возраста, старше меня и те, кто помладше… Мы успели пописать перьями и чернилами. И делали мы это не забавы ради, не стиля для, а потому что это было необходимо. Я помню, как делал это последний раз в жизни осенью 1995 года. Где? А на почте. Давал телеграмму. Заполнял бланк. Тогда же по всей стране на почтах, телеграфах, на переговорных пунктах нужно было заполнять бланки и писать чернилами и перьями.
Стояли большие, тяжёлые столы… В центре стола углубление, в углублении – чернильница, так называемая непроливашка, на столе груда пёрышек на палочках и стопка бланков. Почему пёрышек? А потому что их никто не разворовывал. Эта дрянь была никому не нужна. Положили бы даже плохие шариковые ручки – их бы растащили. Шариковые ручки даже верёвками привязывали. Так уносили вместе с верёвкой. А перо кому могло понадобиться? Что с ним было делать? Если его воровать, то весь перепачкаешься, сунешь в карман – проткнёшь подкладку. К тому же если воровать перо, то надо было брать и чернильницу. А она была закреплена, мы проверяли.
Все эти перья и чернильницы были делом неудобным. Бланки тоже. Они же были тоненькие, хлипкие. А перья железные, царапучие, плохие. Чуть зацепишься пером за бланк, тут же расплывалось пятно. Нужно было с десяток бланков извести, прежде чем удавалось написать короткую телеграмму. Как хорошо, что теперь этого ничего не надо…
Но в самих этих пёрышках и чернильницах, в этих массивных столах, в названиях – Главпочтамт, Центральный телеграф, Переговорный пункт – чувствовался дух уходящих эпох. Эпох несуетных, неторопливых. В этих предметах и словах грезились гимназисты и гимназистки. Гимназисты с рядами медных пуговиц и в фуражках, гимназистки все благонравные и благообразные. А ещё чудились бубенцы почтовых троек, верстовые столбы, слышались такие слова, как депеша, дипкурьер, фельдъегерская служба, чувствовался волнующий запах сургучных печатей, которые теперь упразднены. От этих слов, от этих предметов веяло дымом летящего по просторам курьерского поезда… Хотя, если разобраться, курьерский поезд это не что иное, как обычный почтовый поезд. Но звучит-то по-другому! Курьерский поезд!
А когда-то, хоть это было совсем недавно… Приходил в столицу пассажирский поезд. Или из столицы в курортный городок… Выходили люди на перрон. Суета, шум, чемоданы, встречающие, дети… Но очень многие отцы семейств сразу же спешили к почтовому отделению вокзала, чтобы дать телеграмму: мол, доехали хорошо. Выстраивалась очередь, не хватало бланков и пёрышек. Суета.
Как хорошо, что теперь этого ничего не нужно. Вышел из вагончика на перрончик, достал телефончик и послал эсэмэсочку, что доехали хорошо. Да, собственно, и этого не нужно. Можно же ехать всю дорогу и слать эсэмэски: мол, еду отлично, да ещё отправлять фотографии, где еду, с кем и чем при этом занимаемся.
Телеграмма была делом неудобным, хлопотным… Сейчас во многих странах уже упразднены телеграммы. Но где-то ещё остались. И если есть возможность дать телеграмму, то лучше поспешить это сделать, чтобы потом сказать детям или внукам: «Были времена, когда я давал телеграмму».
Хотя если подумать, то дать телеграмму – это полдела. Если такая техническая возможность ещё есть, то можно пойти и её дать. Но только что подумают о вас люди, которые эту телеграмму получат? Вот вопрос!
А телеграмма была делом хлопотным. Нужно было далеко идти или ехать, нужно было испачкаться чернилами, заполняя бланк, стоять в очереди, нужно было экономить на предлогах. За предлог брали деньги, как за целое слово. И вот получаешь телеграмму: «Приеду среду». И понимаешь, что на тебе сэкономили.
В телеграмме всю правду как есть и привычными тебе словами написать было нельзя. То есть так, как в эсэмэс-сообщении или по электронной почте – невозможно. Почему? Да потому что телеграфистка мат не пропускала. Разные дурацкие словечки или сокращения тоже в телеграмме написать было нельзя. Нужно было слова подбирать. Слова верные и точные. А кому же понравятся такие сложности?
Телеграмма ещё была делом тревожным. С какой тревогой встречали почтальона, принесшего телеграмму! Её же приносили обычно вечером, когда уже семейство сидит, спокойно ужинает – и вдруг звонок или стук в дверь. А почтальоны стучали громко, звонили долго. Держали палец на кнопке звонка, пока не откроешь им дверь. И вот ты открываешь дверь, а тебе утробным голосом: «Вам телеграмма!» Все вздрагивают. Все в испуге. Первая мысль о том, что с кем-то что-то стряслось ужасное. А читать телеграмму абы кто не мог. Дело же серьёзное! И вот все домочадцы мечутся, ищут очки отцу семейства, а он стоит и ждёт с телеграммой… И какое облегчение наступало, и какая тревога исчезала, когда выяснялось, что телеграмму дали дальние родственники из Харькова, седьмая вода на киселе… Просто они вдруг решили нас порадовать телеграммой, что у них, видите ли, родился Виталик. Тоже мне новость – в Харькове родился ещё один Виталик. Тут у людей чуть ли инфаркт не случился.
Потому что телеграмма была делом серьёзным.
Так что хорошо, что ничего этого теперь не нужно…
Отчего же так грустно? Отчего же так печально, что телеграммы уходят, ушли, а кто-то и не знает, что такое телеграмма вообще, ни разу её не видел… И не увидит. Отчего грустно?
Да от того, что телеграмму из-за ерунды не давали. По поводу чепухи не телеграфировали. Телеграмма сама по себе была событием. И давали её по поводу события.
