Вслушайтесь в эти слова, которым почти тысяча лет: «ПОСЫЛАЛА К ТЕБЕ ТРИЖДЫ. ЧТО ЗА ЗЛО ТЫ ПРОТИВ МЕНЯ ИМЕЕШЬ, ЧТО В ЭТО ВОСКРЕСЕНЬЕ КО МНЕ НЕ ПРИХОДИЛ? А ТЕБЕ Я ВИЖУ НЕ ЛЮБО. ЕСЛИ БЫ ТЕБЕ БЫЛО ЛЮБО, ТО ТЫ БЫ ВЫРВАЛСЯ ИЗ-ПОД ЛЮДСКИХ ГЛАЗ И ПРИМЧАЛСЯ». Дальше обрывается, и часть письма утрачена. Часть важная. В ней наверняка происходит что-то драматическое, потому что в сохранившемся конце тон меняется: «БУДЕ ЖЕ Я ТЕБЯ ПО СВОЕМУ НЕРАЗУМЕНИЮ ЗАДЕЛА…» – дальше, видимо, шли слова извинения, мол, прости меня, извини, однако они оборваны – и самый конец: «А БУДЕШЬ НАСМЕХАТЬСЯ, ОСУДИТ ТЕБЯ БОГ И Я» – вот так-то!!!
Что мы здесь читаем? А мы читаем, что это скорее всего четвёртая записка за день, причём три предыдущие остались без ответа. Она пишет и переживает. В воскресенье у них была назначена встреча, и она её ждала. Но он не пришёл. Однако в воскресенье у них была и переписка. Она писала, он отвечал. Но только она писала ему записки, а он-то ей отмазки. Наверное, он отвечал ей: мол, не могу, родители или родственники, или какие-то другие дела, или же в воскресенье надо пойти в церковь, или надо посидеть с племянником… Она не верила, обижалась. И намекает в найденном письме, что, мол, если бы хотел встретиться, если б было ему «любо», то нашёл бы способ, выкрутился, может быть, соврал бы что- нибудь, но примчался.
А потом она вдруг просит у него извинения… Она извиняется за то, что по глупости, возможно, его задела. Она употребляет слово «задела» ровно в том значении, в каком употребляем его мы сейчас. То есть докучала своими записками. Слегка обидела недоверием. Задела! Этого слова мы не нашли бы ни в какой церковной книге, ни в одном каноническом тексте того времени.
Что ещё мы видим в этой записке? А то, что она написана аккуратно. Представьте себе: девичьи пальчики, железная кованая палочка и довольно грубая береста. Она пишет четвёртую записку после того, как не получила ни одного ответа на первые три. Наверняка она торопится, нервничает, страдает, но пишет аккуратно. Чувствуется характер. А в конце она пишет: «Осудит тебя Бог и я». Она пишет себя после Бога. Но сразу после. Дерзкая была…
Но ни одного грубого слова!
В записках одиннадцатого-тринадцатого веков мы не находим грубых слов… Люди не могли написать тогда грубое слово, потому что процесс написания люди ощущали как процесс сакральный, чудесный. Сам факт того, что то слово, которое человек думал или произносил, можно записать, казался человеку прекрасным. Слово становилось сущим, его можно было коснуться руками, его можно было передать, его можно было сохранить. Как можно было написать грубое слово в столь сакральном процессе?
Были найдены записки, явно написанные друг другу закадычными приятелями и, возможно даже, собутыльниками, которые при встрече вполне могли посквернословить и поругаться. Но даже в записках друг другу они не употребляли грубых слов. И от этого они удивительно формулировали. Просто когда мужик лишён возможности материться, ему приходится формулировать.
Вот прекрасный пример замечательной формулировки, это моя любимая грамота. Вслушайтесь, как человек формулирует… А ведь явно пишет один закадычный друг другому: «ЗАЙДЁТ К ТЕБЕ АНДРЕЙ, ТАК ОТДАЙ АНДРЕЮ РУБЛЬ. ЕЖЕЛИ ТЫ РУБЛЬ АНДРЕЮ НЕ ОТДАШЬ, ТО ВЕСЬ СРАМ ОТ АНДРЕЯ МНЕ, ТАК ОН ТВОЙ».
Какого?! Я бы хотел познакомиться с этим человеком. У него было чему поучиться.
Мы не узнаем, как звали ту барышню, которая писала ту самую порванную записку. Мы не узнаем, как она выглядела, как и сколько она прожила. Судя по тому, как была порвана записка, вряд ли у неё что-то хорошее случилось с тем, кому она писала. Но даже если бы нам показали фотографию той девушки, вряд ли её изображение сообщило бы нам больше о ней, чем её записка. В этой записке мы видим и слышим человека, нам понятного, живого и ничем от нас не отличающегося. Мы её понимаем, мы ей точно сочувствуем и почти любим. Она слышится и чувствуется в этих нескольких дошедших до нас строчках, в этих буковках, в этом почерке, в её прикосновениях железной палочкой к кусочку бересты. В этих строчках и в этих буковках за тысячу лет не остыла любовная мука.
Грубых слов тысячу лет назад даже малограмотные, совсем простые люди написать не могли. Зато теперь как легко падают пальцы на клавиатуру компьютера и быстро, легко, без всяких сомнений набирают самые отвратительные ругательства. Буквы при этом ни в чём не виноваты. Буквы сами по себе прекрасны. Но из них складываются мерзкие слова и чудовищные смыслы.
И очень часто это пишется не какому-то конкретному адресату, а, наоборот, пишется для всех, для всеобщего обозрения, пишется без особой причины, без нужды, а порой даже без злобы. Просто так. Мол, видите, как я могу! Читайте, мол. Все – женщины, дети.
И никаких признаков того человека, который это написал. Ни почерка… Ничего! Полная анонимность. В какой-то момент даже возникает страх, когда читаешь какой-нибудь дрянной текст, изобилующий матом, что, возможно, его набрали женские или детские пальцы.
Раньше существовало высказывание: что написано пером, не вырубишь топором. А теперь что-то сказать ответственнее и труднее, чем написать в интернет. Просто когда говоришь – звучит неповторимый голос. У голоса есть также неповторимые интонации, у интонации и голоса есть рот, губы. У рта и губ есть лицо… И когда говоришь что-нибудь дерзкое кому-то, да ещё в грязных выражениях, нужно рисковать как минимум лицом. А в интернете ты ничем не рискуешь, потому что нет никаких признаков.
Казалось бы, процесс работы на пишущей машинке очень похож. И у компьютера, и у машинки – клавиатуры. Буквы на клавиатуре расположены одинаково. Тоже не касаешься букв и нет почерка. Но эти два процесса не просто разные – между ними космическая разница. Потому что пишущая машинка имеет дело с бумагой!
