А когда работают писатели на компьютерах, то компьютер ошибки им выделяет, а если автор правит что-то в своём произведении, то следы этих правок не остаются. Не увидим мы, как боролся нынешний автор за точность смысла и красоту композиции. Стерильны их тексты, не хранят они шрамов и рубцов, царапин и грязи трудного пути от начала произведения к его концу.
Я отчётливо помню, как бумага появилась в моей жизни.
Я не помню своих первых контактов с бумагой, но как бумага стала для меня чем-то значимым, я помню хорошо.
Я очень явственно помню мамин крик. Мне тогда было года три-четыре, не больше. Но я помню этот крик. Мама закричала так отчаянно, так сокрушённо: «Ну зачем, зачем ты это сделал?!!»
Потом мама взяла меня сзади под мышки и подняла над столом, на котором лежал огромный лист бумаги. На этом листе было много линий. Некоторые линии были толстые, другие тонкие, третьи совсем тонюсенькие. И их было очень много. Они были красивые. А в левом нижнем углу листа были накаляканы синей шариковой ручкой отвратительные каракули. «Когда ты успел это сделать?! Я же всего-то на минутку отошла! Мне что, даже воды нельзя отойти попить?! Ты что за ним не мог присмотреть?..» Последнее мама сказала уже отцу. Она села на стул, её руки беспомощно упали на колени. «Ну что мне теперь, ещё три ночи над этим чертежом слепнуть?» – сказала мама и почти беззвучно заплакала.
С тех пор я понял, что к листу бумаги надо подходить как минимум с идеей.
А хотелось калякать! И для этих нужд мне приносили родители с работы испорченные с одной стороны листы бумаги. И на них я калякал размашисто и свободно…
Теперь же дети перестают калякать… Я внятно разделяю понятия «рисовать» и «калякать». Это совершенно разные вещи.
Рисовать-то дети рисуют. В школах ещё сохранились уроки рисования. К этим урокам, конечно, дети относятся как к дополнительному отдыху. Да и родители особо не наказывают детей за плохие оценки и не хвалят за отличные отметки по рисованию. А ещё есть такие родители, которые отдают своих детей в художественные школы. Такие родители хотят, чтобы у их чад было гармоничное образование. Они хотят, чтобы их дети чувствовали композицию и перспективу… Бабушки очень любят, чтобы их внуки рисовали. Они смотрят, как сегодня их внучок нарисовал рыбку, на следующий день – репку и думают: рисуй, рисуй, внучок, может быть, позже начнёшь курить.
Каляканье же совершенно другой процесс. Дети начинают заниматься процессом каляканья лет с трёх, и некоторые калякают аж до десяти. Причём они могут ходить в художественную школу и рисовать, исполняя задания учителей, или что-нибудь изобразить ко дню рождения мамы, но и калякают в своё удовольствие и к своей радости.
Когда маленький парень лет шести-семи калякает танковое сражение, он в этот момент не создаёт рисунок, который хотел бы показать бабушке, порадовать учителя или принять с этим рисунком участие в конкурсе детского творчества. В процессе каляканья он видит само танковое сражение, он наблюдает его, он в нём участвует. Хотя то, что на бумаге танки, понятно только ему одному… Он видит, как танки едут и гудят его голосом. Они стреляют его голосом, они взрываются…
Обычно с одной стороны листа ползут наши танки, с другой не наши. У наших приятный звук двигателей, а не у наших – не очень. Они ползут навстречу друг другу… И когда нижняя часть листа плотно закалякана танками – сверху начинают плотно лететь самолёты и бомбить все эти танки. Через некоторое время лист бумаги полностью закалякан, карандаши истёрты или изломаны, фломастеры размахрились и иссякли… Бой закончился.
Я тоже так делал. Просто я об этом основательно забыл. Вспомнил же совершенно случайно.
Как-то оставили меня мои знакомые со своим семилетним сыном. Так получилось. Попросили посидеть с ним вечером. А сами пошли куда-то развеяться. Их сын критично отнёсся к идее, что его можно и нужно оставить, и ещё более критично отнёсся к моей кандидатуре. Когда родители его ушли, я предложил ему какое-то занятие или почитать вместе.
Он на меня так посмотрел, что я понял, что не буду ему больше ничего предлагать. Он какое-то время послонялся, потом принёс лист бумаги и цветные карандаши, попросил меня подточить два: синий и красный. Когда я выполнил его просьбу, он положил лист на край стола, отодвинул подальше стул, встал возле стола, долго смотрел на чистый лист бумаги, взял карандаши в обе руки – красный в правую, синий в левую – и вдруг двумя руками начал размашисто исполосовывать лист длинными и короткими линиями. При этом он скакал, отклонялся то влево, то вправо и выкрикивал: «Давай… Сюда… Бей… Сюда»… Через какое-то, одному ему понятное время он переложил карандаши из руки в руку, отдышался и продолжил своё странное занятие. Когда же лист был полностью заштрихован, он вдруг резко бросил карандаши на стол, потерял к тому, что делал, всякий интерес и ушёл.
Я взял исчирканный лист, долго на него смотрел и так, и эдак. У меня не возникло ни одного варианта предположения, что же это могло быть такое. Я его позвал и спросил, мол, что он изобразил… Он не сразу вспомнил! Он посмотрел на лист и на меня с таким выражением: мол, зачем ворошить давно прожитое, что тебе от меня надо? А потом сжалился и сказал: «А! Это был футбол. Мы выиграли 4:1».
В этот момент я вспомнил, что тоже это делал. Я приходил после фильма про Зорро и… Видеомагнитофонов же не было… Я брал листок бумаги, карандаши и пересматривал любимые фрагменты или весь фильм.
Разве ж стал бы я этим заниматься, будь ребёнком сейчас? Да ни за что! Я попытался увлечь своего сына каляканьем. Но встретил только недоумение.
Конечно! Сейчас такие компьютерные игры!!! Я серьёзно! Они сделаны очень талантливо и очень талантливыми людьми. Они прекрасно и
