работаю в Йоханнесбурге. Приезжай в гости».
В тот же вечер я написал ответное письмо по указанному на открытке адресу. Написал своему английскому приятелю, что очень за него рад, но чтобы он меня скоро в гости не ждал. Послал письмо… Но уже никогда и ничего ни из Англии, ни тем более из Южной Африки я в своём почтовом ящике не обнаружил.
Как хорошо, что теперь не нужны ни конверты, ни марки, ни штемпели! Гори синим пламенем вся эта почтовая красота! Разве же мы с моим английским приятелем не поменяли бы все эти прекрасные плотные конверты, все эти незыблемые почтовые ритуалы на обычную электронную почту или эсэмэс-сообщения? Да не задумываясь! Да с радостью! Да ещё посчитали бы такой обмен чудом и везением!
Какое счастье, что теперь ни расстояния, ни государственные границы не имеют значения! Для электронного письма неважно, в Австралию ты написал или в соседний подъезд. Дойдёт моментально. Для человека скорость доставки электронного письма в Австралию или в соседний подъезд неощутима.
Как прекрасно: написал в Австралию, потом в соседний подъезд. Пока писал в соседний подъезд, уже из Австралии ответили…
Ну посудите сами: что хорошего было в почтовых письмах? Самое быстрое письмо шло минимум три дня. Это если внутри региона, недалеко и если повезёт, то есть не выпадет на выходные. В выходные дни письма не носили. Только телеграммы.
И что же получалось? Три дня в один конец. В течение дня человек отвечал, всё-таки письмо нужно было писать, нужно было найти время, собраться с мыслями… Три дня ответ шёл обратно. Так что в лучшем случае через неделю можно было получить ответное письмо. А если кто-то писал из Калининграда или Смоленска да в Хабаровск или в Южно-Сахалинск? А если из Петропавловска-Камчатского да в Петрозаводск? Это ж сколько шли эти письма?!
Отчего же грустно, что мы перестали писать письма? Отчего печально, что потоки писем, текущие из городов в города, практически пересохли? Их даже струйками не назвать? Так, летят отдельные капельки. Отчего это так отчаянно грустно?!
Да потому что, разучившись писать письма, мы разучились ждать! Мы же разучились ждать писем! Теперь посылаешь эсэмэс-сообщения – если через пятнадцать минут не ответили, пишешь ещё одно, через двадцать пять минут ещё, потом ещё, через сорок две минуты звонишь весь на пафосе: мол, что вы там можете делать без меня? Что это за игнор?!
А раньше мы умели ждать. Мы могли и умели ждать. Самые неугомонные, самые нетерпеливые, самые горячо влюблённые, мы ждали писем. Мы не спали ночами и писали письма вдогонку. Мы с трепетом проверяли почтовые ящики. В ожидании писем мы исписывали тетради стихами, холсты картинами, писали по три года нелиповые диссертации, стояли на ночных вахтах и лезли куда-то в горы или тайгу, разучивали аккорды каких-то песен… Мы заполняли жизнь содержанием, чтобы не так трудно было ждать писем. Мы талантливо ждали!
А ещё мы умели писать письма. Все, кто вёл переписки, умел писать. Когда письмо идёт десять дней, его нужно написать так, чтобы оно было написано интересно, с композицией, так написано, чтобы следующее письмо было ожидаемым или даже ожидаемым с нетерпением. Письма старались написать так, чтобы они не остывали за время долгого пути. И письмо нужно было написать так, чтобы на него непременно захотелось ответить. Чтобы она непременно ответила!
А ещё мы умели читать письма. Чтение письма, написанного от руки на бумаге, было особенным процессом. Мы же читали не просто слова, предложения и фразы, мы читали почерки. Мы по завиткам любимых почерков могли многое увидеть. Мы видели в почерках то, что видим в выражениях любимых лиц.
Вот видно, что она начала писать письмо утром. Почерк мелкий, аккуратный. Потом, видимо, прервалась – кто-то испортил настроение. Буквы пошли не такие ровные, нервные. А окончание писала скорее всего поздно, может быть уже ночью, была усталая, боролась со сном. Но хотела дописать как можно скорее, чтобы уже с утра отправить письмо.
Вот пишет она, что у неё всё хорошо, а я по флажочку над буквой «б» и петельке буквы «з» и «у» вижу, что у неё не всё хорошо, она просто не хочет меня огорчать.
А теперь молодые люди, пусть даже искренне и сильно друг друга любящие… Любящие по-настоящему… Не знают почерков друг друга. Не знают, потому что ни разу не написали друг другу ни строчки. Ни письма, ни записки…
Возможно, они узнают, что у них есть хоть какой-то почерк, только в загсе. У нас у многих осталась от почерка только подпись. Да и той скорее всего вскоре не будет. Будет достаточно сканирования сетчатки глаза или отпечатка пальцев. Или вообще вошьют чип под кожу, и можно будет на расстоянии определять, кто пришёл.
Наши дети будут людьми без почерка. Представляете?! Мои дети не напишут мне письма на бумаге. Не потому что им лень или они меня не любят… Нет, они прекрасные и они скучают по мне. Но они не знают, как и зачем покупать конверт, куда и для чего клеить марку. Они не знают почтового адреса дома, в котором родились и живут.
Наши дети будут люди без почерка. А это значит, что от них не останется стопок писем, которые кто-то им писал или они писали кому-то, не останется зачитанных до дыр книжек, потому что электронную книжку до дыр зачитать невозможно, не останется блокнотов, бумажных фотоальбомов, не останется бумаги… Не останется того, что напомнило бы им о том, как свет падал из-за плеча, и о том, какая была стена…
А их электронные устройства, даже электронные игрушки, любимые в детстве… Они так быстро устаревают и куда-то деваются, что у наших детей от целых важнейших периодов их жизни, от неповторимой юности, от первой любви не останется материальных свидетелей. Не останется того, что они смогут
