Когда покупаешь новый компьютер, думаешь: «Ну нет, ну всё… Тоньше уже быть не может. Это же фантастика. Какой дизайн, какая красота!» Через два года стыдно на люди показаться с этим старьём! Через три года понесёшь его выбрасывать ночью, чтобы никто не дай бог не увидел, на каком старье ты работал.
Счастье, что человечество, прежде чем отправить пишущую машинку в отставку, попечатало больше века. Первая пишущая машинка была запатентована в 1867 году. Это была знаменитая машинка «Ремингтон и сыновья».
Пишущими машинками были написаны прекрасные книги, замечательные тексты, стихи. В каждой маломальской конторе, в каждой школе и в любой организации были пишущие машинки, на которых работали женщины в огромных количествах. И эти женщины обязаны были писать грамотно, потому что сама машинка и бумага ошибку, как компьютер, не выделяли…
Всё! Кончилась эпоха пишущих машинок. Кончилась безвозвратно, навсегда! Писатели новых лет не оставят после себя бумажных архивов, не оставят коробок с рукописями, мы не сможем заглянуть в их черновики, увидеть их почерки, их ошибки и опечатки.
А это ведь так важно, так ценно – иметь возможность заглянуть в рукопись великого романа, который ты знаешь ещё со школьной скамьи, и, несмотря на то что он был в школьной программе, ты всё-таки нашёл в себе силы и желание его прочитать самостоятельно. И даже школьная программа не смогла отбить у тебя возможность получить от этой книги огромное впечатление.
Как бесконечно интересно и важно увидеть рукопись произведения, с которым ты прожил несколько разных своих эпох. И читал его в разных возрастах, находя всё новые и новые слои, глубины и смыслы…
Когда ты заглядываешь в рукопись этого романа, ты вдруг видишь следы… Следы удивительного пути, который прошёл автор от пролога к эпилогу… Вот ты видишь, как начинал он свой роман, как легко и радостно у него всё получалось вначале. Рукопись лист за листом чистая, практически без помарок. Потом видишь, что столкнулся автор с трудностями или выдался сложный период в жизни. Почерк становится нервным, пишет он то большими буквами, то маленькими. Много правит, перечёркивает целые абзацы, комкает листы, бросает, а потом снова разравнивает и возвращает лист в общую рукопись… Бумага же хранит следы того, что её смяли. Её невозможно идеально выровнять даже утюгом.
В рукописи мы можем увидеть, как писатель мучился над каким-то фрагментом. Бился, бился об него. Неделями не мог справиться. Бесконечно возвращался к нему… А потом мы не находим этого фрагмента в окончательном варианте романа.
А роман гениальный.
И автор – гений!
А почерк в рукописи некрасивый.
Это так удивительно!
В каждом городе и городке есть как минимум переулок, названный в его честь. Есть площади и станции метро, украшенные его фамилией. Он – гений. Он был философ, гуманист, энциклопедист, в конце концов. Его гениальность непостижима. Его личность не укладывается в рамки живого человека…
А тут читаешь его рукопись и видишь корявый почерк. Да ещё на одной из страниц натыкаешься на ошибку. Причём не на описку, а на настоящую грамматическую ошибку и думаешь: «Ну нет! Этого не может быть! Это случайность!» А через две страницы раз – и эта ошибка повторилась. И ты думаешь: «Ё-моё! Ха-ха! Он не знал, как пишется!»
И в этот момент золото и бронза с монумента писателя слетают, исчезает сам монумент, и проступает сквозь название улиц и площадей, сквозь тяжесть многотомных собраний сочинений, сквозь толпы историков литературы, изучивших его биографию досконально… Проступает живой человек. Живой! С корявым почерком и с ошибками…
И ты начинаешь любить его ещё сильнее, доверять больше, понимать лучше и глубже. Потому что любить живого человека гораздо радостнее, чем восхищаться монументом.
Или можно заглянуть в рукопись поэта и увидеть там один его день.
Он же очень быстро писал, наш поэт. Ему муза быстро диктовала. Почерк был ужасный! Непонятно, как он сам его разбирал… Потому что спешил очень. Муза у него была такая. Диктовала много и торопливо.
И вот видим мы лист, первые три строчки написаны очень быстро. А на четвёртой кто-то музу спугнул. Может быть, жена подошла или окликнула… Жена подошла – муза улетела. И видно, потерял человек мысль прямо посередине строки. То есть писал, писал – и вдруг остановился и вывел какой-то бессмысленный вензель. Потом задумался, а сам держал перо над бумагой. Видно, как две капельки упали с пера.
Посидел так наш поэт, ничего ему в голову не пришло, и стал от нечего делать что-то калякать справа от написанного. Накалякал себя в профиль с бакенбардами. Ещё посидел, снова ему ничего не явилось. Тогда накалякал слева себя на коне. Потом стал рисовать какую-то палочку. Потом из палочки нарисовал веточки получилось дерево. Посмотрел он на это дерево – сделал из него дуб… Потом нарисовал на этом дубе цепь. Посмотрел на эту цепь – и кота туда раз… И в этот момент муза прилетела, и он опять строчку за строчкой, строчку за строчкой. Быстро. Очень.
А какой теперешний поэт что-нибудь нарисует на полях своей рукописи? На каких полях, чем?
Сейчас те рукописи, которые писатели и поэты посылают издателям, и рукописями-то сложно назвать. Посылают они свои тексты по электронной почте или передают на крошечных флэшках.
