Если ты набрал какой-то текст на компьютере и тебе он показался глупым, неудачным или необязательным – ты его взял и стёр, удалил. В этот момент, когда ты удаляешь текст, ничто материальное не исчезает, ничто не страдает, ничто не испорчено.
Когда же мы напечатаем или напишем что-то глупое, гадкое на бумаге – в этот момент мы портим лист бумаги. А если мы испортили лист бумаги своей глупостью, грубостью или невежеством, то этот лист бумаги можно заменить только другим листом бумаги. А другой лист бумаги – это другой лист бумаги. Это вроде бы не много, но это точно не мало.
Каждый лист бумаги неповторим. У него есть неповторимая белизна и чистота, которую нарушить и испортить можно только один раз.
Поскольку пишущая машинка работала с бумагой… Бумага неизбежно хранила очень многие признаки тех людей и тех машинок, на которых эти люди работали. У каждой серьёзной фирмы, выпускавшей пишущие машинки, были свои неповторимые прекрасные шрифты. Культовый шрифт американского «Ремингтона», конечно же, отличался от шрифта «Ундервуда».
По клочку бумаги с набранным на машинке текстом специалист мог весьма точно определить, на какой машинке он набран. Можно точно установить модель, приблизительно год выпуска машинки, а также её техническое состояние. Всё это также говорило не только о самой машинке, но и о её владельце. Если машинка дорогая и профессиональная – значит, человек на ней много работает. Если машинка хорошо отремонтирована и почищена (это было легко понять по оттискам букв), то, значит, работал аккуратный и педантичный человек. Если, наоборот, буквы в строчке идут вкривь и вкось, значит, машинка давно не регулировалась, за ней не следят, человеку всё равно и владелец неряха.
Специалист также довольно точно мог определить, мужчина работал на машинке или женщина. Бумага хранила и хранит силу удара литеры по ней. Чем глубже след от удара литеры по бумаге, тем сильнее был нанесён удар пальцем по клавише. Но бумага хранила не только след силы, но и способа, которым палец ударял по клавиатуре… У женщин чаще всего длинные ногти, и поэтому женщина обычно ударяла по клавишам пишущей машинки не сверху, как мужчины, а чуть сбоку, чтобы не испортить ноготь. От этого не только удар становился слабее, но ещё и едва заметно менялся угол атаки литеры по бумаге.
Можно точно определить квалификацию печатающего по набранному им тексту. Неквалифицированный человек как печатал? Одним пальцем. И каждый раз после удара смотрел, что у него получилось. Он вбивал буквы в бумагу, как гвозди, иногда даже пробивая лист насквозь. Логика такого человека простая: чем сильнее бьёшь, тем меньше ошибок. Это в точности так же, как когда общаешься с иностранцем: чтобы он понял, нужно чуть погромче говорить.
Квалифицированный человек работал многими пальцами или даже всеми. А у каждого пальца разная сила удара.
По клавиатуре компьютера же можно хоть молотком стучать – никакой разницы.
Однако жизнь пишущих машинок закончилась. В 2010 году в Дели закрылась последняя в мире фабрика по производству пишущих машинок. Больше их не будут делать никогда, а производство их закрылось навсегда. Быстро исчезают мастера, которые их ремонтировали…
Но мы их не выбросим. Они же моментально стали антиквариатом! Они красивы, с ними невозможно расстаться. Я помню свой детский восторг от них. Я помню своё детское желание иметь пишущую машинку, чтобы просто на ней стучать. Про копирку вообще отдельный разговор. Копирка казалась магическим предметом.
Механическая пишущая машинка, особенно если она семейная, ещё от деда или от бабушки, никогда не может и не должна быть выброшена. Она может украсить любое помещение, любой интерьер.
У моих бабушки и дедушки не было пишущей машинки. Я купил себе старую немецкую в антикварном магазине. Поставил её на подоконник в кабинете. Подхожу к ней, смотрю в окно, а рукой глажу клавиши и её холодные, гладкие бока.
И дети в полном восторге! Они могут часами на ней стучать по очереди или в четыре руки. Просто стучать, и всё. Им нравится, что в ней всё шевелится. Им нравится само усилие, которое нужно приложить при ударе по клавише, и, конечно же, им больше всего нравятся те звуки, которые машинка издаёт. А в машинке же всё звучит. Особенно радостен звон колокольчика, оповещающий, что строчка закончилась и нужно переходить на следующую.
Компьютеры даже не пытаются стать антиквариатом. Где те самые первые компьютеры, которыми мы восхищались, которые нам казались чудом и за которые мы платили безумные деньги относительно тех зарплат, которые у нас тогда были?
Я прекрасно помню свой первый компьютер. Я его так хотел, но он был такой дорогой, что его покупка по моим даже сегодняшним ощущениям – это моя самая дорогая покупка в жизни. Мне кажется, я тогда полдуши дьяволу заложил, чтобы его купить.
Я, когда компьютер принёс домой, понял, что он дороже меня. Я для себя железную дверь на квартиру не ставил, а для компьютера поставил. Для этого маленького, пучеглазого монитора, для этого огромного, гудящего процессора, которым запросто можно было обогреть малогабаритную квартиру. Этот процессор стоял на полу и гудел так, что на второй день ко мне пришли соседи снизу и спросили, долго ли я намерен ещё стирать.
А спустя какое-то время пошли «Пентиумы». На эти «Пентиумы» люди ходили посмотреть друг к другу в гости. Человек с «Пентиумом» тогда был круче, чем человек с «Бентли» сейчас.
Где теперь все эти первые компьютеры, все эти «Пентиумы», которые казались нам верхом технической мысли и совершенством дизайна? Они очень быстро превратились в неприятную пластмассу, которая если у кого-то и сохранилась, так только где-нибудь в углу гаража, на чердаке или в подвале. Да и то потому, что лень было выбросить.
