Сегодня – позавчера. Испытание сталью

Враг народа

Я — враг народа! Я — изменник! Как так? Как так получилось? Это же пипец полный! И ничего не изменить! Ничего не исправить!

Эти мысли у меня с рёвом носились по контуженной в очередной раз голове, как болиды «Формулы-1» по кругу стадиона. По кругу. Замкнутому кругу. Из которого нет выхода. Ничего не изменить! Ничего не исправить!

И ничего больше в голову не лезло, кроме этих: «Ничего не изменить! Ничего не исправить!»

Я был в таком состоянии, что ничего не видел вокруг. Это позже я вспомнил, как очнулся под телом Громозеки, как разгребал левой рукой землю — правая была перебита. Как я кровью не истёк?

Вспомнил позже, как обнаружил отсутствие оружия, снаряжения, ремня, берец. Рядом валялись разбитые в хлам керзовые ботинки, как я разрывал гимнастёрку на полосы, как бинтовал грязными лоскутами руку, как обувал эти лоханки — босиком всё одно хуже.

Потом я вспомнил, как прибился к группе из четырёх бойцов ИПТАП, как на нас налетели немцы, как получил прикладом в лицо. Как слышал хруст ломаемого носа, падая в темноту обморока.

Это было потом. А сначала — только беспросветное отчаяние. Ничего не изменить! Ничего не исправить!

Нас, как стадо баранов, гнали в тыл немцев. Больше пяти десятков пленных гнали только трое немцев. С карабинами. И мы, как бараны, шли. Настолько сильно меня пришибло самим фактом моего пленения, что я этого даже не видел. Вот когда надо было бежать! Что, я не смог бы подбить на побег эту группу бойцов? Смог бы. Легко. Но не сделал.

Я понимаю, это выглядит оправданием, но я был не в себе. А потом стало поздно.

Потом нас перехватили «боевые электрики». Как я понял, у СС были не только элитные боевые танковые части, но и вот такие охранные, конвойные подразделения. В общем, конвоиров стало сильно больше. На мотоциклах, с пулемётами, с собаками. Злые. И собаки, и немцы злые, как собаки. Стреляли за малейший проступок. Один споткнулся, не смог подняться — очередь пулемёта. Другой решил, что дурачком быть легче, стал истерически ржать, визжать, что он «не хочет». Чего он не хочет — пояснить он не успел — очередь пулемёта, валятся в пыль и этот «Не хочет», и трое, шедших рядом. Потом, за спиной — скупые добивающие выстрелы.

Нет, я не сгущаю краски. Не нужно мне это. Я не оправдываюсь. Я — враг народа. И готов искупить полностью. Готов. Испить чашу сею, какой бы полноты она не была.

Допрашивал меня особист и командир авиаполка. Потом приехал особист авиационной армии. Первых двух интересовали не мои похождения, а больше — что я видел, пока «гулял» по тылам немцев. Что, где, сколько, какие ориентиры, «а на карте сможешь показать»?

Только потом приехал какой-то хмырь в кожанке без знаков различия с землянисто-серым лицом. Особист авиаармии. А вот этот уже и шил мне «измену Родине» в полный рост. Я не оправдывался. Я — враг народа. И готов искупить полностью. Готов. Испить чашу сею, какой бы полноты она ни была. Не оправдывался. Не врал.

Не говорил всего. Не нужно оно им. Нет у них таких допусков. Эти тайны — не для них. Пусть секретики эти уйдут вместе со мной.

Допрашивал меня хмырь с красной рожей. Из перебежчиков. Сука! Немцам служить стал.

— Имя?

— Иван.

— Фамилия?

— Кеноби.

Ну, так получилось. Не говорить же им правды? А что соврать? К сожалению, всплыло только имя джедая Оби Ван Кеноби. Ну, плющит меня. Столько контузий на одну голову!