Пехотный офицер наклонил голову. Видно было, что он польщён похвалой.
– …Но Европа в настоящий момент совершает переход к воплощению изложенного в металле. Уже проведены опыты: создана и испытана корабельная броня в сто десять миллиметров…
Многие нахмурились. Употребление французских мер полагалось почти неприличным.
– Это четыре с половиной английских дюйма, – раздался негромкий голос сзади оратора.
– …Верно замечено, но суть не в этом, а в том, что ядра от неё отскакивают, оставляя лишь вмятины глубиной до тридцати пяти миллиметров…
– Примерно полтора дюйма, – прокомментировал всё тот же голос сзади.
– …И это ещё бы ничего, но поговаривают, что император Франции вот-вот подпишет решение о строительстве кораблей, закованных в такую броню. Мне любезно рассказали о сём прожекте. Восемнадцать гаубиц калибром двести двадцать миллиметров, господа. Паровая машина как основной двигатель. Тысяча шестьсот тонн, экипаж двести восемьдесят человек! И таковых монстров предполагается к постройке пять [15].
Поручик отнюдь не был настроен на сдачу:
– Сила войска русского в духе и стойкости. И уж коль скоро помянута Франция, то в двенадцатом году это ей доказано было!
Собрание с новой силой одобрительно зашумело.
– Охотно соглашусь с вами, – всё столь же любезно отвечал многознающий артиллерист, – но никакая стойкость и обученность артиллеристов не помогут ядрам пробить стальную броню.
Шум приутих.
Ответил голос человека, привыкшего командовать. Это был капитан первого ранга Ергомышев.
– Позвольте все же возразить, граф. Нисколько не ставя под сомнения ваши слова, вижу некоторые слабости в этих описанных вами кораблях, каковые я бы назвал броненосцами.
– Весьма подходящее название, господин капитан первого ранга, – поклонился в ответ Кржижановский.
– Так вот, – продолжил Ергомышев, – сии закованные в металл чудища представляются мне весьма тихоходными хотя бы в силу огромного веса бортовой брони. Думаю, не ошибусь, оценив их предельную скорость узлов в шесть, много, если в семь. Полагаю, что манёвренная эскадра сможет им противустоять. И слова о неуязвимости таковых от артиллерийского обстрела мне кажутся преувеличенными. Не является защищённой, как понимаю, дымовая труба, уж не говорю о рангоуте. Пушечные порты также являют собой слабое место, ибо их вообще невозможно укрыть. Наконец, непроницаемые для ядер борта вовсе не означают то же самое для палубы.
Только самый зоркий глаз смог бы увидеть в ответной улыбке Кржижановского снисходительность.
– Нижайше прошу прощения, Лев Андреевич. Совершенно забыл сообщить, что и палуба бронирована – двадцать пять миллиметров…
– Дюйм то есть.
– …И ещё считаю долгом добавить. Пусть ядро с российского корабля попадёт и собьёт мачту броненосцу – в бою паруса даже излишни. Пусть оно продырявит трубу. Ну, снизится немного скорость по причине исчезновения тяги в котле. И даже больше скажу: пусть оно и попадёт в пушечный порт. Ну, убьёт пару человек из орудийной прислуги. Или пять. Хорошо, десяток. Но любой понимающий артиллерист признает, что подавляющие шансы на стороне именно французского броненосца, а не российского корабля, даже линейного. Готов поверить, князь, что ваши артиллеристы и умелы, и стойки под огнём. Но считаете ли вы, что обученность французов намного хуже? И учтите: они-то будут находиться под защитой броневых плит. Не скажу, что у «Морского дракона» вообще нет шансов выстоять против такового броненосца, но уж победить – никаких. А ведь это по техническому уровню как бы не лучший корабль Черноморского флота. Потому-то его и сравниваю с французской новинкой.
Молчание. Могло показаться, что от этих слов присутствующие разом протрезвели. Потом послышался негромкий, но грозный ропот. Граф примиряюще поднял руку:
– Господа, полагаю непременным уточнить: уверен, что Российская империя построит свои броненосцы. Но на эту войну они уже не успеют. Делайте выводы.
И снова заговорил Ергомышев:
– Князь, почему бы вам не высказать своё мнение?
– Господин капитан первого ранга, моё мнение мне известно. Было гораздо интереснее выслушать мнение других. Благодарю за познавательную беседу, господа. Всего наилучшего. – И лейтенант Мешков, поклонившись, вышел.
Многие офицеры подумали в тот момент одно и то же: «Его сиятельство злится, поскольку ему просто нечего сказать». Кржижановскому же показалось, что в его анализе не хватает каких-то деталей. Но эта мысль, само собой, не оказалась высказанной вслух. Спор продолжился, но без выраженного результата: ни одна из сторон не дала себя переубедить.
Почему-то Мешков, придя домой, не взялся за ящичек с сигарами, хотя именно это намерение у него было. На небольшом письменном столе появилась тоненькая стопка листов бумаги. В течение получаса на них ложились формулы, зачеркивались, тут же появлялись другие; потом в формулы подставлялись
