неожиданно открывшийся дефицит кристаллов галенита; выращивать же таковые искусственно (как кварц) на существующем оборудовании доктор Бирос посчитал невозможным, упирая на то, что нагрев на воздухе необратимо портит продукцию и что для организации такого производства нужна солидная технологическая подготовка.
– Примите во внимание полную неизвестность воздействия взрыва в воздухе на корабль противника, – указывал капитан Риммер, – и особо обращаю ваше внимание: по характеру и степени повреждения щитов будет не так просто определить уязвимость корпуса корабля, равно палубы, надстроек, рангоута…
И это было правдой: на реальной цели гранаты этого типа никто не опробовал.
– Я, конечно, не специалист по гранатомётам, – доверительным тоном сообщал лейтенант Малах, – но из военного опыта могу уверенно сказать, на больших расстояниях наверняка будут проблемы с прицеливанием. Их, кстати, будем решать в первую очередь. Сверх того, эффекты негации…
Вот почему лейтенант Семаков про себя решил, что даже если все учебные щиты разнесут в щепочки, и тогда надо будет закатить речь перед экипажем, чтоб не зазнавались и не питали слишком радужных надежд. И отсутствие начальства – только на пользу.
Поначалу наладка кормового гранатомёта и его испытания шли так, как намечалось.
Щиты выставили (целых восемь штук), они были высотой в сажень. К каждому прикрепили плавучий якорь с целью избежать ветрового сноса.
– Как сигнал? – непонятно для русских офицеров спросил Малах.
Ответ Тифора был немногим яснее:
– Вполне ловится.
По мнению российских моряков, волнение не отличалось силой: балла четыре, не больше. Тифор же имел в виду, что сигнал потоков воды (от волн, разбивающихся о щит) достаточно силён, чтобы его уловили кристаллы-датчики.
Дистанцию Тифор сперва выставил на глазок, а потом началось то, что даже матросы посчитали нелёгкой работой. Магистр глядел на результат выстрела, затем подбегал поочерёдно к двум оконечностям поперечины, поправлял нечто невидимое, потом, пригнувшись, регулировал что-то в станине. И снова граната досылалась в ствол, и всё повторялось сначала. Через некоторое время маг неожиданно выхватил тетрадь и стал что-то непонятное записывать и черкать, бормоча себе под нос.
– Чегой-то он пишет? – шёпотом поинтересовался матрос Плёсов, который так и остался вторым нумером прислуги кормового гранатомёта.
Рыжий услыхал, но ответил на тарабарском диалекте русского языка:
– Коэффициенты поправок по углам и дистанции… – и опять захлопотал вокруг станины и поперечины. И вдруг он разогнулся. – Ну, Пресветлые силы с нами. Максимушкин, отойди от гранатомёта, – но сам не только не отошёл, а, наоборот, чуть довернул ствол. – Проверяем. Владимир Николаевич, малым ходом в сторону от щита. Должно ловить. Дистанция?
– Семь с половиной кабельтовых!
Палец магистра нажал на жёлтую пластинку на станине. Максимушкин смотрел не на мишень, а на гранатомёт, и потому заметил, как ствол совершенно самостоятельно чуть шевельнулся, ловя цель по вертикали. Грохнул взрыв.
– Есть!!! – рявкнуло сразу несколько глоток.
– Дистанция до второго щита!
– Девять с половиной кабельтовых!
И опять Максимушкин заметил лёгкое движение ствола. Ещё взрыв.
– Недолёт десять сажен, ах ты ж…
– Значит, подрегулируем, – заявил Тифор деловым тоном и тут же снова принялся осматривать и поправлять. – Владимир Николаевич, остановите корабль.
Терминология, предписанная Морским уставом, нарушалась направо и налево, но никто не придавал этому значения.
– Дистанция!
– Одиннадцать кабельтовых ровно!
– А ну!
– Перелёт…
– Ничего-ничего, ещё поправочка, совсем малая… Дистанция!
– Одиннадцать кабельтовых с четвертью!
Взрыв.
– Готов!!!
А дальше, как и предвидел опытный Малах, начались проблемы с прицеливанием: на дистанции пятнадцать кабельтовых при том, что «Морской дракон» не двигался относительно мишени, гранатомёт давал то перелёт, то недолёт.
