— Ничего не напоминает, а? — серьезно спросил Бурин.
Мужчины переглянулись, я тоже ничего не поняла.
— Постой! — воскликнул вдруг Марон, чуть не выронив флягу. — Сказка же! Сказка про птицу с золотыми перьями! Старая-престарая, ее только древние бабки по деревням и помнят…
— Какая еще сказка? — нахмурился Чарим.
— Ты не знаешь, у вас таких не рассказывают, — отмахнулся Марон. — Погоди, сейчас… как там… Жила-была в диком лесу птичка-невеличка с золотыми перьями, песни пела, лесной народ веселила. Где пролетит, чего крылом коснется — то цветет полным цветом, ягоды-орехи зреют, грибы растут и всякое прочее… Подметил это один человек и стал птичку на свое поле подманивать: то зерна хорошего насыплет, то хлебных крошек, то просто слово доброе скажет или на дудочке сыграет. А ей что — прилетит, споет, крылом махнет — и колос встает в человечий рост, золотой, как ее перышки, а уж до чего полный — молотить не обмолотить! И корова доится, и телята на загляденье. И жену хозяин взял добрую, и детишки пошли один другого пригожее…
— У нас есть похожее, только… ты досказывай, досказывай! — сам себя перебил Чарим.
— А у того человека был сосед, куда как богаче, но сами знаете, есть такие — меры не знают. Он и приметил, что к первому-то человеку частенько золотая птичка прилетает, а к нему и клюва не кажет. И так он ее приманивал, и этак — не глядит в его сторону, хоть плачь! И тогда… — Марон помолчал. — Тогда богач позвал своих работников и велел им проследить, когда сосед птичке угощение вынесет, и насыпать вместо него пьяного зерна. А как она прилетит, наклюется и уснет, схватить и посадить в клетку, а все соседское хозяйство палом пустить, чтобы никто никогда секрета не узнал.
Я почувствовала, как у меня начинают дрожать губы, и прикрыла рот ладонью.
— Птичке много ль надо? Раз клюнула пьяного зерна, два — и обеспамятела. Тут-то ее в клетку и посадили и богачу принесли. Клетка большая была, золоченая, внутри, как полагается, и поилка, и кормушка, и чуть ли не пуховая постелька, — нараспев говорил возчик, покачиваясь в такт словам, совсем как наша дряхлая служанка в Сайторе: почти слепая, она доживала век в замке, а когда женщины шили, рассказывала сказки и были. — Только птичка петь перестала. Зернышко клюнет, воды попьет и сидит себе на жердочке, перья чистит — не золотые уже, серенькие, как обычно у птичек-невеличек. А у богача поля-то родят, колос в человечий рост, да зерна нет, солома одна, коровы телят не приносят и тела не нагуливают, молоко пустое, на овцах шерсти вроде много, а состригут — колтуны одни… Ну и однажды чистила служанка птичью клетку, забыла дверцу притворить, а птичка — порх! — и улетела в родной лес. Только серые перья остались, и те сразу в пыль рассыпались, а с ними и все нажитое добро богача-соседа…
— Это я, что ли, птичка? — Я невольно шмыгнула носом. — Скажи, ты это сейчас придумал, Марон?
— Да куда мне такое выдумать?! — испугался он. — Прабабка сказывала, давно уж, я под стол пешком ходил…
— У нас точно такая же сказка есть, — повторил Чарим, — только там не птичка, а змейка или ящерка, а еще, бывает, золотая кобылица, и не поля, а пастбища и табуны со стадами. Суть-то одна: в неволе такие не живут и удачи не приносят, хоть ты замучай их своей заботой! Если она не от сердца идет, не от любви, добра не жди.
— Но это же сказка! — произнесла я. — А я… я человек, я же не могу быть…
Я осеклась, вспомнив, как потускнели, а потом вовсе поседели мои волосы, когда я оказалась в княжеском замке. А еще слова старика Раве про пустые колосья и солому: он явно думал, что я понимаю, о чем он говорит… И эти возчики: Чарим сказал, что я приношу им удачу. А мне только и нужно было, что оказаться среди обычных людей, которые не заботились обо мне через силу, выгоды ради, просто приняли к себе нескладеху Ленни Тора… И вот поди ж ты — им везти начало, а у меня снова волосы завились, того и гляди зазолотятся!
Князю нужно было не только избавление от проклятия, но и богатство. Мадита сказала, никто из его семейства ничего другого не любил, и пусть Даккор заботился обо мне, он держал меня в клетке. Дорогой, удобной, просторной клетке… Он не получил ничего.
А как же отец? Богатство рода Сайтор… Я что же, была просто его золотым талисманом?!
— Ты говори, да не заговаривайся!
От подзатыльника Вигела я едва не полетела носом в землю и поняла, что последние слова произнесла вслух.
— Думай, что несешь! Я твоего отца помню, да и других с перевала знавал… И ты вспомни: и родителей, и Ривона этого, и кормилицу свою, всех домочадцев, челядь, да хоть пастухов — они тебя по приказу любили, что ли? А ты их?
Я помотала головой.
— Я-то не знала, а они… много ли ребенку надо?
— Что, и мать твою силой тебя любить принудили? — прищурился Чарим. — И этих вот, острозубых?
— Это чутконосые, — непроизвольно поправила я, — острозубые живут выше в горах.
— Неважно! Они, по-твоему, тоже выгоды ради такое устроили? Людям не доверяешь, так хоть зверей не обижай!
Словно в ответ на его слова неподалеку раздался короткий вой — это перекликались сторожа.
— Ты потише, — хмуро сказал Чарим напарнику, — довел девку…
— Я?! А кто байки рассказывать начал?! — возмутился Вител и обратился ко мне: — А ты не реви, не реви, говорю, а то в ручей макну! Еще слово
