кому отдать? Может, возьмете?
При словах о принятии квартиры на баланс глаза управдома мечтательно блеснули и тут же погасли, а полицейский чин вступил в беседу.
– Ты, Арнольд, не торопись по ходу, – сказал офицер, продолжая пристально наблюдать за слесарными работами. – А то квартиру на баланс, картины раздать… А может, они имеют материальную и культурную ценность? Может, за них наследники миллионы получат…
Он раскрыл папку и, сразу взяв суровый тон, тоже обратился ко мне:
– Вы тут зарегистрированы? Фамилия-имя-отчество…
Разговор у нас вышел короткий и бессодержательный. Подозревать меня в убийстве было никак невозможно: прежде чем увезти тело, врачи – или кто там был, в бесполезной «скорой», – оплошно, при свидетелях, внятно сказали о смертельном инфаркте. А кроме как с возможным убийцей, говорить со мной не имело смысла, поскольку даже беглый осмотр наверняка показал, что в последний раз покойник выпивал один… Так что все со мною просто. Вышел человек утром с целью пива выпить или на работу ехать – а вы еще работаете? здоровье позволяет? вот, Арнольд, поколение, и выпивают неподецки, и работают в таком пожилом возрасте – и видит, что сосед помер. Выпил полную бутылку без ста граммов и помер. Только и всего.
Мне совершенно расхотелось идти на службу – я служил вахтером в том институте, из которого десять лет назад ушел на пенсию замом директора. Доктор, между прочим, наук. Хорошо, что теперь этого никто уже не помнит, да и я сам не вполне…
Позвонил в дежурку, попросил, чтобы меня подменили на полсмены, потому что моя социальная карточка, оказывается, кончилась, и мне в собес надо. Это была даже не совсем ложь – карточка действительно кончилась, и мне следовало получить новую, уже вполне готовую, на что требовалось полчаса. После чего можно было зайти в чебуречную рядом с собесом и немного помянуть соседа. Кто ж его хоронить-то будет? Вот беда…
Помянуть в чебуречной я помянул – действительно, не сильно. Полсмены, которые оставались за мной, продремал рядом с автоматическим турникетом – институт все площади сдавал в аренду под офисы. Дремал, разложив для виду бдительности перед собою журнал кроссвордов… А освободившись, успел в винный до запретного часа, взял бутылку недорогой, но проверенной водки, к кассе подошел еще и с сосисками в целлофане, и с нарезанным батоном – помидор с огурцом у меня дома были.
Ну и помянул уже как следует, оставив сотку на утро – мало ли что. Потом проверил, выключен ли газ под кипятком от сосисок, а сами две оставшихся молочных прямо теплыми засунул в холодильник – на утро же…
И лег спать.
Проснулся я, как бывает после выпитого, совершенно не понимая, пять вечера или утра показывают мои старые, еще советские светящиеся часы. Вставши, я пошел на кухню, там, не задумываясь, допил заначку и остался сидеть на табуретке неподвижно – курить я давно бросил из-за дороговизны этого занятия, не столь жизненно необходимого, как выпивка. Вот теперь выпил и сижу, как дурак, без дела.
Тут-то и услышал я за стеною шум, стуки и вроде бы человеческую громкую речь…
Стена, насколько я мог понять, была общая со стеной кухни, еще сутки назад принадлежавшей моему соседу, а теперь неизвестно кому.
Шум сделался громче, что-то грохнуло, кто-то вскрикнул, как будто от боли…
Время было ночное – я наконец сообразил, что сейчас пять утра, а не вечера.
Сочетание обстоятельств и алкогольная эйфория заставили меня взять из мойки с потемневшими ложками и криво согнутыми вилками молоток для отбивания мяса. На черта он там лежал? Никакого мяса на этой кухне не отбивали уже не знаю сколько лет.
Видно, для того и лежал – чтобы я взял его и вышел прямо в трусах на лестничную площадку.
Дверь в квартиру мертвого соседа была открыта настежь. Из темноты, густо стоявшей за пустым дверным проемом, раздавались грохот и невнятные крики.
Тут я отвлекусь на короткое примечание к моему безумному рассказу.
Квартир наших было, как сказано, на площадке всего две, как и вообще в нашем подъезде – по две на этаже. Этаж наш был последний, шестой, чем и объясняется то, что мы не последовали давным-давно за бабками, склочными ветераншами войны и труда, некогда населявшими подъезд и как-то незаметно куда-то исчезнувшими. А квартиры под чердаком – ко мне однажды голубь зашел с чердака через дырку в потолке, я чуть умом не двинулся, решил, что глюки начались, – такие квартиры не нужны ни молчаливым владельцам дорогих машин, ни их женам, не поднимающим глаза на чужих мужчин, ни их черноглазым вежливым детям.
Вот мы с соседом тут и жили, а теперь вот я живу и стою в трусах с железным молотком на пустой и холодной лестничной площадке, слушая, как в квартире покойника бесчинствуют призраки.
Переступив порог темноты, я привычно протянул левую руку и щелкнул выключателем – у нас планировка была одинаковая.
В прихожей было пусто и сверхъестественно пыльно – впрочем, как всегда.
Необычное было вот что: посередине этой свалки пустых старых рам и подрамников, повернутых холстами к стене, валялась рама, вдребезги разбитая. Еще позавчера ее не было, я мог ручаться. А теперь она лежала, растерзанная в щепки, словно ее топтали крепкими ногами…
Между тем из глубины квартиры опять донеслись крики и грохот – будто там в скандале опрокидывали и ломали мебель. Слышался мужской голос, и
