удивлялся, как вообще выкроил время, чтобы заманить Ланьту в свои сети.
Майя, словно нужная доза спиртного, повышала настроение, но при этом человек оставался в ясном уме. Я, в сущности, и не думал, что Майя может испытывать ко мне какой-то интерес, но потом она бросила Доли и пригласила меня пойти в бар «0755». Жене я наврал, что ужинаю с постоянным клиентом, а сам с Майей буквально всосал в себя дюжину бутылок немецкого портера и отправился с ней в ее шикарный жилой комплекс. В мгновение ока я почувствовал себя бесплатным мальчиком по вызову, но в нашем с ней взаимодействии мы были на равных и оба потеряли голову. Она сказала, что из-за моих глаз ей страстно захотелось прижать меня к груди и лелеять, удивительно, что в таком меркантильном городе можно встретить такие чистые и нежные глаза, вдобавок черные как смоль и яркие.
Похвала Майи привела меня в восторг, как говорится, цветы сердца бурно расцвели, но тут она похлопала меня по спине со словами: «Ты мне понравился исключительно потому, что ты не из нашего круга. Мне уже опостылела эта нездоровая атмосфера». Я понял, почему Майя так сказала. Умный кот, сделав свои дела, всегда зарывает следы. Привычка эта вовсе не признак самоуважения, просто ему когда-то очень сильно попадало.
Я не в состоянии толком объяснить, что за отношения связывают меня с Майей. В какой-то момент и она вдруг решила разыгрывать передо мной недотрогу, сказав, что, дескать, мужчинам, которые хотят выглядеть достойными, нравится подобный тип: скромная красавица, легкая в общении, безвредная, покладистая, с характером мягче, чем шкурка самых дорогих зверьков, чем тысячелетние водоросли, чем зеленый мох на кирпичной кладке. Для начала она «выправила» зрение и слух: не смотрела эротические фильмы, не слушала экстравагантную музыку, «Сон в красном тереме»[142] прочла с купюрами, на «Цветы сливы в золотой вазе»[143] плевалась, а «Подстилку из плоти»[144] и вовсе считала мусором. Она упорно не хотела признавать эти распутные книги произведениями искусства и обсуждала со мной одежду и украшения, музыку и развлечения, рассказывала о своей жизни до потери девственности, но никогда не заикалась о сексе – ни сколько раз за ночь она этим занималась, ни о своих эрогенных зонах, ни о чем, что хоть как-то касалось бы искусства любви… Она хотела казаться сдержанной, скрытной юной красой из добропорядочной семьи, говорила лишь правильные вещи, вела себя надлежащим образом, но, попритворявшись пару раз, устала, поскольку не в состоянии была разорваться. Честно говоря, мне нравилась настоящая Майя, беспечно курившая, заливавшаяся румянцем после трех бокалов вина и громко распевавшая «Забудь ту боль, забудь то место, с тобой скитаться станем вместе». Из ее уст «Песня Чжан Саня»[145] звучала как невинная детская песенка. Майя, которая мне нравится, развратна, но не распутна, непорочна, но опытна, внешне слаба, но внутри непреклонна, умела пошутить и могла сказать в лицо все, что думает, не заботясь о чувствах собеседника.
Майя настоящая, ей не нужно по жизни притворяться кем-то другим ради заказов. Ее самая отличительная черта в отсутствии пошлости, она не станет дурить вас ради статуса и даже боится, что ты окружишь ее вниманием. Но иногда мне начинало казаться, что я без нее не могу, может, я и правда насквозь прогнил и вовсе не тот хороший парень, которого из меня пыталась вылепить Ланьту. Один раз после того, как мы позанимались любовью с Майей, мне стало грустно и я почти с ненавистью рассказывал Майе о Ланьту и ее магазине на «Таобао», меня не устраивала скучная жена, но если подумать, то вел я себя как ребенок, которому не досталась конфетка, а потому заслужил насмешку Майи.
Я пришел в офис на десять минут раньше, чем нужно. Все мои коллеги, как и я, вырядились, чтобы пустить пыль в глаза, в том числе и горячий поклонник известных брендов Алекс из отдела продаж, с ног до головы одетый в «Барберри». Для удобства в таких фирмах, как наша, все дружно используют английские имена. У Чжундун исчез – как только я вошел в офис, то превратился в одного из бесчисленных Джейсонов, и порой я смутно ощущал себя смазливым блондинчиком. Я не знал, как на самом деле по-китайски зовут «Алекса», этот парень, приехавший из Пекина, славился тем, что наизнанку готов был вывернуться ради настоящей брендовой вещи и с радостью позволял любые проверки: давал себя и погладить, и пощупать. Мы привыкли ощупывать всякую электронику и не особо разбирались в одежде, трогать, конечно, трогали, но без особого интереса. Но мы предпочли бросить это занятие еще до вынесения вердикта, слишком уж угнетала перспектива попасть под сокращение, поэтому мы на пять минут раньше толпой ворвались в конференц-зал и увидели, что нас давно уже ждет управляющий по Азиатско-Тихоокеанскому региону: белоснежная рубашка, серебристо-серый ремень и темно-синий костюм. Выражение лица его было угрожающим, с первого взгляда понятно, что ситуация из ряда вон выходящая. Даже сидевший слева от меня Алекс не казался таким уж самоуверенным и, вопреки правилам, снял ботинки; вонь от ног перебила даже исходящий от него запах туалетной воды. Я пнул его под столом и тихонько сказал:
– На приветственном плакате в честь управляющего белые иероглифы на красном фоне, очень по-китайски.
Он уставился на меня:
– Ты что, дальтоник? Или на неприятности нарываешься?
Я не придал значения словам Алекса, только заметил:
– Немного смахивает на гражданскую панихиду, глянь на наших барышень, как шеф приехал, так все из себя скромницы.
Алекс обозвал меня нанкинским тунеядцем, а я в ответ покрыл его по матери. Основа наших с Алексом приятельских отношений – взаимная ругань. Обычно с заказчиками мы ведем себя тише воды ниже травы, и разнузданное поведение помогало снять напряжение и получить удовольствие. Иногда мы в ресторане специально придирались к официантам, заставляли их краснеть до ушей и бегать туда-сюда из страха, что мы накатаем на них жалобу.
Алекс ругал меня все забористей и забористей, редкостные скабрезности, но это уже не стоит описывать, поскольку официально началось собрание.
