барона.
Люк не пошел в Лаунвайт, в Дармоншир-холл. Его дотащили до спальни в замке Вейн, и он потерял сознание, не дойдя до кровати какую-то пару шагов.
Ожидающим виталисту и врачу предстояло много работы. А его светлости Лукасу Бенедикту Дармонширу – два дня беспробудного сна.
Несколькими часами ранее в спальне некоего аристократического дома в Лаунвайте открылся переход, и из него шагнул высокий, поджарый и рыжий мужчина в полумаске. Леди, что сидела у зеркала в простом шелковом неглиже, отложила расческу, обернулась.
– Не слишком корректно с твоей стороны, – сказала она. – Уходи.
– Молчи, Лотти, – отозвался поздний гость, снимая маску. – Сюда никто не войдет?
– Как оказалось, запертые двери не всех останавливают, – с величественной иронией ответила леди Шарлотта, поднимаясь.
– Хорошо, – сухо резюмировал посетитель, в несколько шагов преодолел расстояние до хозяйки дома, сжал пальцы, попытавшиеся его оттолкнуть, подхватил женщину на руки и понес к кровати.
– Не хочу.
– Хочешь.
– Закричу, Лици.
– Да, закричишь. Черт, Лотти, Лотти…
Сдавленный мужской стон и скрип кровати.
– Не… а-а-ах… не спеши… не жадничай, Лици….
Красный ночник, освещающий двоих – сплетенных, неистово целующихся, двигающихся.
– Не могу без тебя, слышишь? Не могу, Лотти… Ведьма, ведьма…
– Я уеду. Уеду… чтобы забыл… снова…
– Только посмей…
Еще поцелуй – до боли, до злости. До щемящей нежности от осознания того, насколько нужен другому.
– Остановишь?
– Арестую… запру… молчи, Лотти… нет, лучше кричи…
– Луциус… Луциус!!!!
– …Да… вот так… кричи, милая… кричи…
Под утро король Инляндии жадно пил дорогое вино, стоя нагишом у открытого окна, прямо из горла бутылки. Он любил лаунвайтский туман, сейчас послушно вставший плотной пеленой у окна – от любопытных глаз, – любил прохладу своей столицы, любил тонкие и послушные слои воздуха, смешивающиеся в видимые лишь единицам причудливые узоры, – нигде на Туре не было такого сосредоточия родственной его величеству стихии.
Леди Шарлотта, закутавшаяся в теплое покрывало, подошла к его величеству, прижалась сзади, и он обернулся, обнял ее и привлек к себе.
– С тобой я живой, – сказал он и потерся щекой о ее макушку. – Как мне жаль, Лотти. Я всегда жалел.
– Я знаю, – проговорила она умиротворенно.
– Я люблю тебя.
– Я знаю, – повторила она и вздохнула.
– Прости меня.
– Такое не прощается, Лици.
Они постояли так, глядя в мутный океан тумана, накрывший столицу. Поверх него, где-то далеко, на грани слышимости, прогремел гром. Его величество поднял лицо вверх, принюхался.
– Сегодня, – сказал он медленно, – в Форштадте была гроза. С ураганом.
– В Форштадте? – спросила графиня с тревогой.
– Да, – он усмехнулся краем рта. Снова потерся о ее волосы щекой, поцеловал в висок. – Мне нужно идти. Лотти, если ты еще раз переспишь с Кембритчем, я его арестую и переломаю ему все кости.
– Следишь за мной?
– Всегда следил, Шарлотта.
– В этом весь ты, – пробормотала она. – Иди.
– Я хочу, чтобы ты всегда ждала меня.
– Иди, Лици, – графиня вывернулась из жестких рук. – Ты не можешь приказывать мне.
– Могу.
