Еще выстрелы.
– …и я не шучу! Подпалить!
Еще несколько выстрелов – и Жаба упал, вереща:
– В меня попали, в меня попали!
Остальные ринулись ему на помощь: из руки хлестала кровь.
Один из солдат подъехал с факелом, и сухая парусина фургона вспыхнула.
Люди Копа повернулись, чтобы погасить свирепо ревевшее пламя. Кавалеристы ездили вокруг них, а капитан кричал:
– Преподайте им урок, парни! Преподайте им адский урок!
А потом, все еще стреляя, солдаты развернули лошадей и ускакали прочь.
Лаконичные записи в дневнике Копа: «Сегодня мы впервые столкнулись с открытой враждебностью кавалерии С. Ш. Огонь погасили с минимальным ущербом, хотя мы остались без защитного полога фургона и две наши палатки сгорели. Застрелена одна лошадь. Один студент получил ранение в мякоть руки. Слава богу, серьезных ранений нет».
Той ночью пошел дождь. Гроза с ливнем и громом продолжалась весь следующий день и всю ночь. Замерзшие и дрожащие, люди съежились под фургоном, пытаясь поспать; вспыхивающие то и дело ослепительные молнии высвечивали осунувшиеся лица их товарищей.
На следующий день дождь все еще шел, и тропа превратилась в грязную топь, в которой увязал фургон. Они одолели всего две мучительные, болотистые мили. Но под конец дня сквозь тучи пробилось солнце и стало теплее. Все почувствовали себя лучше, особенно тогда, когда взяли небольшой подъем и увидели одно из самых грандиозных зрелищ Запада.
Стадо бизонов растянулось насколько хватало глаз, темные косматые силуэты сгрудились на желто-зеленой траве равнин. Животные выглядели мирно, только время от времени фыркали или ревели.
По оценкам Копа, в стаде было два миллиона бизонов, а может, и больше.
– Вам повезло, что вы их увидели, – сказал он. – Еще год или два – и такие стада останутся лишь в воспоминаниях.
Исаак нервничал.
– Где бизоны, там и индейцы, – сказал он и настоял на том, чтобы на ночь лагерь разбили на возвышенности.
Джонсона зачаровало равнодушие животных к появлению людей. Даже когда Штернберг отъехал и подстрелил антилопу на ужин, стадо едва отреагировало на это.
Но позже Джонсон вспомнил, как Каравай спросил Копа:
– Я распрягу фургон на ночь?
А Коп посмотрел на небо и задумчиво сказал:
– Этой ночью лучше не надо.
Тем временем антилопу разделали и обнаружили, что мясо ее кишит червями-паразитами. Каравай объявил, что едал и похуже, но остальные решили вместо мяса поужинать бисквитами и бобами.
Джонсон записал: «Я уже сыт по горло бобами, а меня ожидает еще шесть недель бобов».
Но все было не так уж плохо. Они ели, сидя на скалистом выступе рядом с лагерем и наблюдая, как бизоны окрашиваются красным, садящимся позади них солнцем. А потом, при свете луны, косматые силуэты и временами доносившееся издалека фырканье этих животных породили «впечатление величественной громады, мирно распростершейся перед нами. Таковы были мои мысли, когда я улегся, чтобы погрузиться в столь необходимый мне сон».
В полночь небо вспороли молнии, и опять начался дождь.
Ворча и ругаясь, студенты затащили свои спальные принадлежности под фургон. Почти сразу дождь прекратился.
Они ворочались на твердой земле, пытаясь снова заснуть.
– Черт, – сказал Мортон, принюхиваясь. – Что это за запах?
– Ты лежишь на конском дерьме, – ответил Жаба.
– О, господи, так и есть.
Все посмеялись над неудачей Мортона; ровный рокот грома все еще звучал в их ушах. И вдруг Коп побежал вокруг фургона, грубо их пиная.
– Встать! Встать! Вы с ума сошли? Подъем!
Джонсон вскинул глаза и увидел, что Штернберг и Исаак поспешно грузят лагерное снаряжение, швыряя его в фургон; люди все еще выбирались из-под повозки, когда она начала двигаться над их головами.
Каравай и Маленький Ветер кричали друг на друга.
Джонсон, со спутанными из-за дождя волосами, с дикими глазами, подбежал к Копу. В небе среди грозовых туч мчалась луна.
– В чем дело? – прокричал Джонсон сквозь громыхание грома. – Почему мы снимаемся?
