Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Мы прошли уже футов сто, и тут внезапный резкий крик и какой-то шум в чаще на краю полянки остановил нас. Что-то трепещущее и белое, мерцая как призрак в слабом звездном свете, под сопровождение мягких шлепающих звуков, прорвалось сквозь кустарники и приблизилось к нам.

– О, господа, бегите, бегите, ради спасения жизни, там… там – Пан! – кричала испуганно девушка, подбежавшая к нам. – Бегите, бегите, если хотите жить! Он здесь, говорю вам! Я видела его лицо среди листвы!

Маленькая тонкая рука де Грандена непроизвольно потянулась пригладить пшеничные усики – он оглядел нашу свидетельницу. Она была высока и наделена величественной, статной красотой, подчеркнутой безыскусной белой льняной туникой, которая ниспадала с прекрасных обнаженных плеч до ступней и была перехвачена на талии поясом. Ее босые ноги, узкие, с высоким подъемом, были столь же белы, как ткань: я понял, что звук шлепков при ее появлении – это звук ударов ее ног о камни.

– Tiens, мадемуазель, – заявил, поклонившись, де Гранден. – Вы столь же прекрасны, как сама Афина Паллада. Кто же мог так напугать вас? Cordieu, для меня будет честью открутить его невоспитанный нос!

– Нет-нет! – умоляла девушка дрожащим голосом. – Не ходите туда, сэр, пожалуйста! Я говорю вам, Пан – великий бог Пан, сам находится в тех кустарниках… Несколько минут назад я отправилась искупаться в фонтане, а когда вышла из воды, увидела между рододендронами его усмехающееся лицо! Это было всего лишь секунду! Я так испугалась, что не посмотрела снова, но… пойдемте в дом! Быстрей, быстрей, а то он опять появится и… – Она содрогнулась и поспешно, но с изящной грацией, направилась к кедровой роще.

– Sacre nom! – пробормотал де Гранден, глядя на нее. – Или мы сошли с ума, друг мой Троубридж, или действительно эта красавица – богиня прошлой эпохи? Nom d’un coq, она говорит по-английски как американка, но ее костюм, ее божественная красота – они из тех времен, когда Пигмалион отделил живую плоть от безжизненного мрамора!

Пройдя кедровую рощу и приблизившись к дому, мы услышали гул женских голосов, мягко напевающих в унисон. Мы увидели квадратное здание из белого или светлого камня – насколько это можно было определить в плохом освещении, – за широким портиком с высокими колоннами дорического ордера. Девушка поднялась по трем широким ступенькам к входу, шлепая по камням босыми ногами. Мы следовали за нею, задаваясь вопросом: что за народ проживает в этой части классической Греции, посреди лесов Нью-Джерси?

– Morbleu! – удивленно воскликнул де Гранден, остановившись в широком дверном проеме.

В доме (или храме) нашим взорам открылось большое помещение, почти пятидесятифутовый квадрат, выложенный в шахматном порядке плитами белого и серо-зеленого камня. В центре стояла квадратная колонна черного камня, приблизительно три фута высотой, увенчанная урной из какого-то полупрозрачного материала – в ней мерцал свет. По стенам в кольцах висели факелы. Их мерцающий свет открывал нашим взорам круг из десяти молоденьких женщин в таких же классических туниках, что была и на девушке, встреченной нами в лесу. Они склонились перед урной, их лица были скромно опущены долу, руки протянуты к центру. Мы наблюдали за девушкой: она прошла в круг, упала на колени, наклонив красивую головку и подняв руки в жесте немого обожания, так же, как и остальные.

– Тысяча чертей! – прошептал де Гранден. – У нас здесь адепты культа, но жрец – где же он?

– Там, я думаю, – я кивнул в сторону освещенной урны в центре.

– Parbleu, да, – согласился мой компаньон. – И он достоин такой аудитории, n’est-ce-pas?

В центре, подле алтаря, если его можно так назвать, стоял пухлый маленький человечек, одетый в короткий хитон фиолетового цвета, декорированный по вороту, рукавам и основанию золотой лентой с зигзагообразным рисунком. Его лысина, поблескивающая в свете факелов, была увенчана лавровым венком, гирлянда роз свисала с его толстой шеи подобно гавайским леям. Под локтем его левой руки красовалась цитра или что-то подобное, а в правой – жезл, заканчивающийся кривыми зубьями, наподобие японской палки-чесалки.

– Ну что ж, дети мои, – возгласил комический человечек мягким елейным голосом. – Приступим к вечернему служению. Красота есть любовь, любовь есть красота! Это – все, что вы знаете, и все, что должны знать. Итак, Хлоя, Фисба, Дафна, Клития, покажите нам, как хорошо вы понимаете преданность красоте!

Он взмахнул жезлом, словно монарх скипетром, и провел его когтистым наконечником по струнам цитры, извлекши некий звук. Девушки, встав на колени, начали пение, вернее, бормотание мелодии, смутно напоминающей «Весеннюю песню» Мендельсона. Четверо из них проворно вскочили на ноги, вбежали в круг и, взявшись за руки, закружились в изящном легком танце.

Все быстрее и быстрее их белые ноги кружились в танцевальных па; изящные руки ткали образцы оживающей красоты в ритм мелодии. Каждая из образованных ими фигур восхитила бы любого художника.

Музыка прервалась на долгой дрожащей ноте. Танцовщицы отбежали назад в круг и преклонили колена, воздев кверху руки.

– Ну что ж, – возгласил толстый человечек, – день закончен, пойдемте отдыхать.

Девушки поднялись с колен, шелестя белыми одеждами, и распались на щебечущие группки. Человечек оставался в напыщенной позе у освещенной урны.

– Tiens, друг мой Троубридж, – хихикая, шепнул де Гранден. – Вы понимаете, что этот петух произвел себя в павлины? Он тщеславен – и потому мы проведем эту ночь здесь! Мсье! – де Гранден вышел из тени дверного проема и приблизился к абсурдной фигуре рядом с урной. –